Джондалар увидел, что Эйла плачет, он решил, что она все рассказала старому шаману. Лицо его вспыхнуло от стыда. Он не мог не думать о том, что случилось в степи, и чем больше думал, тем хуже ему становилось.

«И потом, – сказал он сам себе, – все, что ты сделал, – это ушел. Ты даже не попытался помочь ей, даже не попытался извиниться перед ней или сказать, как тебе плохо и стыдно». Джондалар ненавидел себя и хотел собрать все свои вещи и уйти, не видеть ни Эйлы, ни Мамута, никого другого. Но он обещал Мамуту, что останется до Праздника Весны. «Мамут сейчас думает, что я поступил низко, что меня следует презирать. Так будет ли хуже, если я нарушу обещание?» Но его удерживало нечто большее, чем обещание. Мамут говорил, что Эйле может грозить опасность, и, как бы Джондалар ни ненавидел себя, как бы он ни хотел убежать, он не мог оставить Эйлу одну перед лицом беды.

* * *

– Теперь тебе лучше? – спросил Мамут, когда она выпрямилась и вытерла слезы.

– Да, – ответила она.

– И ты не обижена?

Эйла удивилась этому вопросу. Как он узнал?

– Нет, совсем нет. Но он думает, что обижена. Я хочу его понять, – сказала она, сдерживая слезы, вновь готовые хлынуть. Она попыталась улыбнуться. – Я не плакала так много, пока жила в клане. Слезы их беспокоили. Иза считала, что у меня слабые глаза, потому что они наливались влагой, когда я была печальна. И она всегда лечила их специальным лекарством, когда я плакала. Помню, я удивлялась: это только я такая или у всех Других слезящиеся глаза?

– Теперь ты знаешь, – улыбнулся Мамут. – Слезы даны нам, чтобы облегчать боль. Жизнь не всегда легкая.

– Креб говорил, что с мощным тотемом не так-то просто жить. Он был прав. Пещерный Лев дает не только мощную защиту, но и трудные испытания. Они многому меня научили, и я всегда была благодарна, но это нелегко.

– Однако необходимо, я думаю. Ты была избрана для особой цели.

– Почему я, Мамут?! – воскликнула Эйла. – Я не хочу быть особой. Я хочу быть женщиной, найти своего мужчину и иметь детей, как любая другая женщина.

– Ты должна быть тем, кем должна быть, Эйла. Это твоя судьба, твое назначение. Если бы ты была не в состоянии выполнить это, тебя не избрали бы. Может быть, это что-то, что только женщина сможет сделать. Но не чувствуй себя несчастной, дитя. В твоей жизни будут не только испытания и слезы. Будет и много счастья. Просто счастье может оказаться не таким, какого ты хочешь или каким ты его видишь.

– Мамут, теперь и у Джондалара тотем – Пещерный Лев. Он тоже был избран и отмечен, как и я. – Она инстинктивно коснулась шрамов на ноге, но они были скрыты одеждой. – Я думала, что он избран для меня, потому что у женщины с мощным тотемом должен быть и мужчина с таким же мощным тотемом. А теперь я не знаю. Ты думаешь, он станет моим мужчиной?

– Это будет решать Мать. И чтобы ты ни делала, ты не можешь это изменить. Но если он был избран, должна быть причина для этого.

* * *

Ранек знал, что Эйла уехала с Джондаларом. Он рыбачил вместе с другими, но весь день его беспокоила мысль о том, что зеландонии может забрать у него возлюбленную. В одежде Дарнева Джондалар был неотразим, и резчик с его развитым эстетическим чувством понимал, что окружающие, в особенности женщины, не могли остаться равнодушными к чужестранцу. Но Эйла и Джондалар все так же держались порознь и были, кажется, по-прежнему отчуждены друг от друга, и Ранека это успокоило, но, когда он позвал ее к себе, она ответила, что устала. Он улыбнулся и пожелал ей спокойной ночи, радуясь, что она, по крайней мере, спит одна, если уж не с ним.

Эйла не столько устала, сколько была эмоционально истощена. Она долго пролежала в постели, не смыкая глаз. Она рада была, что Ранека не было в доме, когда они с Джондаларом вернулись, и что он не рассердился, когда она в очередной раз ему отказала, – она все еще инстинктивно ожидала гнева и наказания за неповиновение мужчине. Но Ранек не был требователен, и его чуткость чуть было не заставила ее согласиться на его предложение.

Ей хотелось понять, что произошло, и даже более того, как она к этому относится. Почему Джондалар взял ее, если он ее не хотел? И почему он был так груб с ней? Он был почти как Бруд. Тогда почему она всегда готова принять Джондалара? Когда Бруд взял ее силой, то было тяжкое испытание. Выходит, это любовь? Она испытала Радость, потому что любит Джондалара? Но с Ранеком она тоже испытывала Радость, хотя и не любит его. Или любит?

Может быть, любит в некотором роде, но это не любовь. Нетерпение Джондалара напомнило ей пережитое с Брудом, но это было не то же самое. Он был груб, возбужден, однако не применял силу. Она знала разницу. Бруд хотел только причинить ей боль и заставить ее отдаться ему. Джондалар хотел ее, и она отвечала ему всем телом, каждой клеткой своего существа и ощущала себя до конца удовлетворенной. Разве она чувствовала бы себя так, если бы он причинил ей боль? Разве он применил бы силу, если бы она не хотела его? Нет, подумала она, он не сделал бы этого. Если бы она запротестовала, оттолкнула его, он, несомненно, остановился бы. Но она не возразила, она приветствовала его, хотела его, и он должен был чувствовать это.

Он хотел ее, но любил ли он ее? То, что он хотел разделить с ней Радость, еще не означает, что он по-прежнему любит ее. Наверное, любовь могла усилить удовольствие, но можно ведь иметь одно без другого. Ранек показал ей это. Ранек любит ее, в этом она не сомневается. Он хочет соединиться с ней, хочет жить с ней, хочет ее детей. Джондалар никогда не просил ее соединиться с ним, никогда не говорил, что хочет ее детей.

Хотя раньше он любил ее. Может быть, она потому испытала Радость, что любит его, даже если он ее больше не любит. Но он все еще хотел ее, и он взял ее. Почему он был потом так холоден? Почему он снова ее отверг? Почему перестал любить ее? Когда-то она думала, что знает его. Теперь она совсем его не понимала. Она сжалась