* * *

– Я рад, что решил пригласить Джондалара на первую охоту на мамонта, – сказал Талут Неззи, когда они удалились к Львиному очагу. – Он все ночи проводит, готовя копье. Я думаю, он действительно хочет пойти.

Неззи посмотрела на него, подняв бровь и качая головой.

– Охота на мамонта – это последнее, что занимает его ум.

Она подоткнула мех вокруг спящей светловолосой головки своей младшей дочери и улыбнулась, глядя на почти уже женские формы своей старшей, свернувшейся калачиком рядом с сестрой.

– Мы должны подумать об отдельном спальном месте для Лэти на следующую зиму. Она уже станет женщиной, но Руги будет скучать без нее.

Талут оглянулся и увидел гостя, который вытряхивал из постели кремневые крошки и одновременно пытался увидеть Эйлу сквозь лабиринт очагов. Не увидев ее, он посмотрел в сторону Лисьего очага. Талут повернул голову и увидел, что Ранек ложится на свою лежанку один, но и он тоже поглядывает на лежанку Эйлы. Неззи, вероятно, права, подумал он.

Джондалар бодрствовал, пока последний человек не покинул кухонный очаг. Он трудился над длинным кремневым лезвием, которое он насадит на крепкое древко так же, как это делает Уимез. Джондалар учился делать копье для охоты на мамонта, сначала копируя уже готовое. Часть его ума отмечала все нюансы мастерства. У него уже появились идеи, как можно усовершенствовать орудие или хотя бы провести интересные эксперименты. Работа была знакомым процессом, не требующим особой концентрации внимания, и это было ему на руку. Он не мог думать ни о чем другом, кроме Эйлы, и использовал работу как способ избежать компании и разговоров и побыть одному со своими мыслями.

Он испытал огромное облегчение, когда увидел, что она идет к своей лежанке одна. Он бы не вынес, если бы она пошла к лежанке Ранека. Джондалар аккуратно сложил свою новую одежду, лег и накрылся новой меховой полстью, лежащей поверх его старого походного матраца. Положив руки под голову, он уставился на хорошо знакомый потолок кухонного очага. Многими ночами он лежал без сна, изучая его. Его все еще мучили угрызения совести, и он испытывал стыд, но в эту ночь не от жгучей боли желания. Как бы он ни ненавидел себя за это, он помнил Радость того дня. Он думал об этом, вспоминал каждую мелочь, медленно смакуя теперь то, на что у него не было времени раньше.

Сейчас он был более расслаблен, чем когда-либо со времени обряда принятия Эйлы, и в полудремотном состоянии его стали обуревать разные мысли. Может быть, он лишь вообразил себе, что она отдается ему с таким желанием? Наверное, вообразил. Не могла она так желать его. Неужели она действительно отвечала ему с таким чувством? Тянулась к нему, словно хотела его так же, как он хотел ее. Джондалар чувствовал напряжение в бедрах при мысли о ней, о том, как он входит в нее, как тепло ее глубин обволакивает его. Но это ощущение было не таким острым, оно более походило на теплый отблеск огня, а не на неистовую, причиняющую боль смесь подавляемого желания, огромной любви и жгучей ревности. Он хотел заняться с ней любовью – он любил доставлять ей удовольствие – и уже начал было подниматься, чтобы снова идти к ней.

И только когда он откинул мех и сел, события этого дня вновь напомнили о себе. Он не смеет пойти к ее постели. Никогда. Он никогда не сможет больше дотронуться до нее. Он потерял ее. И это уже не вопрос выбора. Он разрушил все шансы на то, что она могла выбрать его. Он взял ее силой, против ее воли.

Джондалар схватился за голову и содрогнулся от омерзения. Из всех плохих поступков, которые он совершил в своей жизни, этот противоестественный акт был самым худшим.

Нет худшей мерзости – даже ребенок от кровосмешения или женщина, родившая такого ребенка, – чем мужчина, который взял женщину против ее воли. Сама Великая Мать Земля осудила, запретила это. Достаточно понаблюдать за животными, чтобы понять, до какой степени это противоестественно. Ни один самец не возьмет самку против ее воли.

В сезон гона самцы-олени могут бороться друг с другом за право взять самку. Но когда самец попытается взять самку, ей достаточно отойти в сторону, чтобы дать знать, что она не хочет его. Он может пытаться еще и еще раз, и в конце концов она вынуждена будет согласиться. Но силой взять ее он не сможет. То же самое происходит и со всеми животными. Волчица или львица приглашает самца по своему выбору. Она трется о него, дразнит его своим запахом, отодвигает хвост, когда он взбирается на нее. Но сердито отвернется от любого самца, если тот попытается взобраться на нее против ее воли. Джондалар дорого заплатил за свою наглость. Мужчина может настаивать, сколько хочет, но выбор всегда за женщиной. Так надо поступать по наказу Матери. Только человек-самец насилует самку, только противоестественный, презренный человек-самец.

Джондалару часто говорили Те, Кто Служил Матери, что ему покровительствует Великая Мать Земля, и все женщины знали об этом. Ни одна женщина не могла отказать ему, даже сама Мать. Это был его дар. Но даже Дони отвернется теперь от него. Он не просил ни Дони, ни Эйлу – никого. Он взял ее силой, против ее воли.

Среди народа Джондалара любого мужчину, совершившего такой извращенный поступок, избегали, его сторонились – или еще хуже. Когда он был совсем молодым, мальчики говорили между собой, что такого мужчину могут кастрировать и это больно. Хотя Джондалар не знал никого, кто был бы подвержен подобной процедуре, он считал, что это справедливое наказание. Теперь и он должен быть наказан. О чем он думал? Как он мог совершить такое?

«А ты беспокоился, что ее не примут, – говорил он себе. – Ты боялся, что ее отвергнут, и не был уверен, что сможешь жить с этим. Кто теперь будет отвергнут? Что они подумают о тебе, если узнают? Особенно после… того, что случилось. Даже Даланар не примет тебя теперь. Он изгонит тебя из своего очага, прервет все связи. Золена придет в ужас, Мартона… Страшно подумать, что почувствует моя мать».

Эйла разговаривала с Мамутом. Она наверняка рассказала ему все. Ведь поэтому она и плакала. Джондалар прижался лбом к коленям, закрыл голову руками. Что бы они ему ни сказали, он это заслужил. Он сидел так какое-то время, рисуя в