прежде ты должен пообещать, что больше никогда не достанешь при этом достопочтенном свою омерзительную хрень[268.1].

И без того донельзя рассерженный грубым вмешательством в его интимные дела, Ши Мэй совсем спал с лица, но все же угрюмо спросил:

— Что ты называешь омерзительным?

— То, что сейчас связано.

Чу Ваньнин: — …

Взглянув на связанного Чу Ваньнина, Тасянь-Цзюнь нахмурился и изменил формулировку:

— То, на чем сейчас нет одежды.

Чу Ваньнин: — …

Все это звучало как-то уж слишком двусмысленно, поэтому Тасянь-Цзюнь, помахав рукой, пояснил специально для Чу Ваньнина:

— Этот достопочтенный не о тебе говорит.

— Мо Жань, ты и правда просто смешон, — не преминул вставить свои пять медяков Ши Мэй. После этого, сохраняя видимость хладнокровия, он накинул на плечи свой легкий банный халат и, подняв глаза на Мо Жаня, сказал:

— Ладно, теперь ты можешь убрать его с меня?

— Не так быстро, сначала выйди из комнаты и отойди подальше. Как дойдешь до заднего склона, заклинание само спадет, — с ленцой протянул Тасянь-Цзюнь. — Однако вынужден напомнить, что если в будущем у тебя хватит смелости вновь приставать к человеку достопочтенного… этот дух уже хорошо знает твой запах, и даже если ты будешь находиться за пределами горы Цзяо, он сможет догнать тебя и удавить.

Считают, бессовестные люди непобедимы, что уж говорить о Тасянь-Цзюне, который по части бесстыдства достиг недосягаемых высот[268.2] и уже давно не имел себе в этом равных.

После того, как Ши Мэй в ярости выскочил вон, в комнате снова остались лишь двое: почитаемый Божественный Император и уважаемый Бессмертный Бэйдоу.

Тасянь-Цзюнь подошел, протянул руку… и увидел глаза Чу Ваньнина, которые были колючими и враждебными, но еще и немного влажными. Похоже то, как резко император потянулся к нему, напомнило Чу Ваньнину годы заключения и издевательств, поэтому он почти мгновенно напрягся.

Тасянь-Цзюнь про себя печально вздохнул. На самом деле он сам не мог понять, почему его сердце вдруг стало таким мягким, но в итоге всего лишь коснулся лба Чу Ваньнина.

— Не такой горячий, как раньше, — без всяких эмоций констатировал Тасянь-Цзюнь. — Как человек — он полный отброс, но лекарства у него в самом деле хорошие, — помолчав, он все так же холодно добавил, — больше не допущу, чтобы эта мерзкая тварь позорила тебя. Ты — человек этого достопочтенного, и никому не дозволено донимать тебя. Положись на меня и больше не переживай об этом.

Тогда еще император не знал, что Ши Мэй стер часть памяти Чу Ваньнина, и тот временно вернулся в определенный момент их прошлой жизни. Из-за этого же ему было неизвестно, насколько сильно его слова потрясли Чу Ваньнина.

Ведь Мо Жань при нем назвал Ши Мея мерзкой тварью…

Тасянь-Цзюнь не обратил внимания на выражение лица Чу Ваньнина, на самом деле, он вообще избегал прямо смотреть на него. Зная себя, он прекрасно понимал, что если взглянет на эту эротичную картину еще раз, то, возможно, просто потеряет контроль над собой. А учитывая текущее состояние Чу Ваньнина, тому будет крайне сложно снова выдержать подобное обращение.

Если бы это случилось в прошлом, Тасянь-Цзюнь, вероятно, не был бы таким жалостливым, но он слишком долго был один в другом мире, где ему приходилось влачить одинокое существование в качестве ходячего трупа без возможности жить и без права умереть.

Когда он снова увидел Чу Ваньнина, казалось, его ледяное сердце наполнилось неясным ощущением тепла. Именно это приятное чувство удерживало его от того, чтобы быть таким же вспыльчивым и раздраженным, как раньше.

Он развязал веревки на запястьях Чу Ваньнина и, увидев ярко-алые полосы, непроизвольно начал их поглаживать, чтобы разогнать кровь и успокоить боль. Впрочем, быстро осознав, что делает, он тотчас же это прекратил.

Он и правда не мог понять, что с ним происходит.

Через какое-то время спутывающее память заклинание Ши Мэя начало ослабевать. Выражение глаз Чу Ваньнина стало рассеянным. Все еще находясь под властью причудливой иллюзии, он, побледнев от нестерпимой головной боли, тихо пробормотал:

— Мо Жань…

— …

— Он вернулся.

Сейчас было в общем-то не важно, очнулся он или до сих пор спит и грезит, ведь его многолетнее заветное желание, наконец, сбылось.

Почти лишившись голоса, Чу Ваньнин прохрипел:

— Поэтому… не надо больше ненависти.

Он видел, что Тасянь-Цзюнь смотрит на него. Вероятно, решив, что этот сон сейчас закончится, Чу Ваньнин закрыл глаза и, вытянув руку с красным следом от веревки, погладил Тасянь-Цзюня по щеке:

— Поверни назад, одумайся.

Казалось в самой глубине сердца что-то обрушилось. Тасянь-Цзюнь, не моргая, уставился на него. Словно тончайшая туманная дымка, растерянность и смятение накрыли его лицо.

Чу Ваньнин нахмурился:

— Не иди по этому пути, вернись… — у него перехватывало дыхание, — не иди дальше, — обхватив руками лицо Тасянь-Цзюня, он то всплывал, то опять погружался вновь в реку памяти двух прожитых жизней. Уважаемый Бессмертный Бэйдоу вглядывался в лицо давно уже умершего и превратившегося в оживший труп Наступающего на бессмертных Императора и понимал: обе их жизни минули, и обе разрушены. Голос Чу Ваньнина звучал надтреснуто и глухо. — Мо Жань, почему твое лицо такое холодное?..

«Оно холодное словно лед. Если бы это было возможно, я хотел бы стать большой восковой свечой, что самой долгой и холодной зимней ночью на развилке дороги ждет твоего возвращения. Я готов сжечь свою жизнь, чтобы осветить тебе путь домой. Но почему ты такой холодный…

Я не знаю, как долго еще смогу гореть, но что, если у меня иссякнут силы, и я выгорю дотла? Если я погасну, а ты все также будешь брести в этом беспросветном мраке, отказываясь вспомнить прошлое и повернуть назад? Что же делать тогда?»

Пальцы Чу Ваньнина едва заметно задрожали. Он закрыл глаза.

Чу Ваньнин всю жизнь был одинок, ни родных, ни друзей, и не боялся уйти. Но все же почему-то он чувствовал безмерную вину при одной только мысли о том, что, возможно, ему не удастся согреть и без того застывшее сердце Мо Жаня, даже если он сожжет себя дотла, отдав ему весь жар своей жизни. Его не оставляла мысль, что если он погаснет, а этот юноша в один прекрасный день захочет повернуть назад, то без его путеводного света он не сможет отыскать дороги. Поэтому Чу Ваньнин считал своим долгом продолжать жить дальше.

Еще один день уже