много людей и не было недостатка в целителях, поэтому он никогда не уделял достаточно времени изучению этого искусства.

К этому времени Ши Мэй полностью восстановил самообладание и теперь, внутренне посмеиваясь, с улыбкой смотрел на него.

У Тасянь-Цзюня улыбающееся лицо Ши Мэя явно вызывало отторжение на грани тошноты, поэтому, не желая больше видеть его, он поспешил отвернуться. Через некоторое время император неохотно процедил сквозь зубы:

— Ладно. Этот достопочтенный выйдет, а ты исцелишь его, — помолчав, он злобно добавил, — однако этот достопочтенный будет стоять прямо за этой дверью, и если ты посмеешь…

Прежде, чем он продолжил, на его лице появилось холодное выражение, способное заморозить человека до смерти.

— Если ты посмеешь хоть что-то сотворить с ним, этот достопочтенный немедленно приберет твою собачью жизнь.

Впрочем, эта угроза не произвела большого впечатления на Ши Мэя. Он опять улыбнулся и взмахом руки попросил Тасянь-Цзюня пройти на выход.

Тасянь-Цзюнь неохотно подошел к дверям, но перед тем как выйти, еще какое-то время с хмурым выражением на лице мялся в дверном проеме. Глядя на медленно закрывающуюся каменную дверь, Ши Мэй несколько секунд стоял посреди наконец-то погрузившейся в тишину тайной комнаты. Выждав, пока дверь окончательно закроется, он повернулся и пошел в направлении лежащего на кровати человека в белых одеждах.

Язвительная улыбка сползла с лица Ши Мэя, сменившись на очень спокойное и в то же время совершенно безумное выражение.

— Учитель, — тихо прошептал он.

Медленно, шаг за шагом, он подходил к нему все ближе.

Теперь, когда Чу Ваньнин наконец-то был в его руках, что ему стоящий за дверью Наступающий на бессмертных Император? У него припасено множество способов сделать так, чтобы Чу Ваньнин не издал ни звука.

Пока император смертного мира не вошел сюда, как бы ни бушевал и ни злился, он совершенно бессилен перед ним. Если ему нужно найти виноватого, то пусть винит себя за собственную бездарность и излишнюю доверчивость, из-за которых ему пришлось сдаться и уйти, оставив своего возлюбленного в змеином логове наедине с Ханьлинем.

Тонкие белые пальцы отодвинули полог, и Ши Мэй почти нежно и очень жадно уставился на сгорающего в лихорадке человека на кровати:

— На этот раз нас больше никто не побеспокоит.

Он медленно сел и, протянув руку, погладил Чу Ваньнина по щеке.

— Ну же, наложница Чу, позволь мне, пока твой супруг караулит за этой каменной стеной, хорошенько обучить и объездить тебя, да?

Глава 267. Цитадель Тяньинь. Золотой дракон обвивает колонну

Для начала Ши Мэй скормил Чу Ваньнину исцеляющую пилюлю. После этого он склонился над ним и запустил похожие на десять змей-обольстительниц тонкие белые пальцы в черные волосы. Притянув к себе голову Чу Ваньнина, он прикоснулся лбом к его затылку.

— Сон Чжуан Чжоу[267.1], воплощением бабочки, этот сон с тобой всю ночь, от заката до рассвета и навсегда…

С уст легко лились слова хорошо знакомого заклинания, которое он читал нараспев, однако вдруг его бормотание прекратилось.

Изначально в его планы входило при помощи магии стереть некоторые воспоминания Чу Ваньнина. Это было одно из лучших его заклинаний, и он уже успел отработать его на Мо Жане. Однако, вероятно из-за того, что части духовной сущности Чу Ваньнина сейчас пребывали в хаосе, а память находилась в фазе восстановления, он столкнулся с сильнейшим сопротивлением любому внешнему воздействию и понял, что сейчас этот трюк с Чу Ваньнином не сработает.

— И правда беда, хлопотное будет дело, — со вздохом сказал Ши Мэй и закрыл глаза. Когда же он открыл их вновь… зрачки персиковых глаз оказались окружены кольцами неестественно яркого света. Этими странными глазами он уставился на Чу Ваньнина и снова забормотал, — сон Чжуан Чжоу, воплощением бабочки, этот сон с тобой всю ночь, от заката до рассвета и навсегда, вчерашний день подобен потоку проточной воды, давно испитой на этой горе…

На этот раз ему удалось достигнуть некоторого успеха, однако результат все еще был далек от идеала.

Скорее уж его заклинание было подобно рухнувшей в пруд каменной глыбе: хотя ему удалось поднять тысячи волн, вскоре все вернется в прежнее состояние.

Впрочем, сейчас это не имело большого значения, вполне достаточно, если Чу Ваньнин просто на какое-то время потеряет память. Ведь Ши Мэю так хотелось погрузиться вместе с ним в море страстей, а в голове вечно были мысли о противодействии убийствам и коварным замыслам. Такого рода вещи могли сильно отбить аппетит.

— Учитель, ты спишь так долго, пора бы уже проснуться.

Этот тихий оклик был подобен яду магии обольщения. Спустя какое-то время ресницы Чу Ваньнина дрогнули, и он медленно открыл глаза.

Из-за заклинания Ши Минцзина его сознание затуманилось, и сейчас все его воспоминания заканчивались сразу после смерти Ши Мэя в прошлой жизни.

Некогда Чу Ваньнина слишком глубоко ранила потеря Мо Жанем любви всей его жизни, и он подсознательно не отпускал мысль о том, как было бы хорошо, будь у него возможность это изменить. Возможно поэтому его сознание сразу вернулось именно в эту точку времени.

Вот только… баланс трех разумных душ и шести животных составляющих его духовного сознания и без того был невероятно хрупким и уязвимым, а теперь Чу Ваньнин нес в себе воспоминания из обеих жизней, поэтому, несмотря на использованное Ши Мэем заклинание, в его голове сейчас царил полный хаос, и все происходило словно во сне. Сейчас его воспоминания так перепутались, что он не мог отличить сон от яви.

— Ши Минцзин?

— Да, — голос Ши Мэя был очень ласковым, но за этой нежностью скрывались до поры подавленные извращенные чувства, — это я.

Чу Ваньнин казался очень усталым. Из-за изматывающей тело лихорадки он чувствовал себя совсем больным, поэтому, едва слышно простонав что-то в ответ, тут же обессиленно закрыл глаза.

Ши Мэй знал, что ему просто нужно время, чтобы прийти в себя, поэтому он тоже никуда не торопился, спокойно сидел рядом и ждал.

Спустя какое-то время, он услышал, как лежащий с закрытыми глазами Чу Ваньнин тихо выдохнул:

— Боюсь, что я просто вижу сон… так хорошо, что ты до сих пор жив.

Даже зная, что его воспоминания остановились на моменте случившегося в прошлой жизни Небесного Раскола, Ши Мэй никак не предполагал, что Чу Ваньнин будет так остро переживать его смерть. Сердце Ши Мэя дрогнуло. Кто бы мог подумать, что