тебе удовольствие?

Какое-то время Чу Ваньнин не мог не только ничего ответить, но и даже выругаться как следует.

Он давно уже утратил способность ясно мыслить и просто лежал, широко раздвинув длинные стройные ноги, между которыми повсюду была сперма его ученика…

Впоследствии они часто занимались этим снова в зале приемов: на троне, на полу, и на ступенях, и даже просто у стены. Дикость и необузданность Тасянь-Цзюня были разрушительны и почти убийственны.

Если двое занимаются таким сексом по обоюдному согласию, то это совокупление можно смело назвать головокружительным экстазом. Даже если в основе этой связи лежала месть и желание унизить, она все равно могла доставить неземное удовольствие.

И вот сейчас в глубинах горы Цзяо Тасянь-Цзюнь внимательно всматривался в изможденное, но такое ясное лицо Чу Ваньнина, мысленно прокручивая в голове воспоминания о том времени, и в сердце его закралась тень легкого любопытства.

Интересно, а задумывался ли когда-нибудь Чу Ваньнин, почему вся кипучая энергия императора была направлена именно на него и обходила стороной Сун Цютун?

Ведь и правда, хотя он когда-то благоволил к этой женщине, однако это «блюдо» было ему совсем не по вкусу. Кроме того, он никогда не хотел иметь детей от Сун Цютун и даже когда искал с ней плотских удовольствий, то делал все, чтобы в итоге она не забеременела. Чтобы не дать ей зачать и выносить его дитя, он даже никогда не кончал в ее нежное, податливое лоно. Возможно из-за своего происхождения он был глубоко убежден, что два человека, которые живут вместе, не испытывая к друг другу искренней любви и дружбы, не должны иметь детей.

Однако, как ни странно, испытывая такую сильную ненависть к Чу Ваньнину, он никак не мог отделаться от мысли, что если бы результатом того, что он дни и ночи напролет прелюбодействовал с наложницей Чу, стала беременность, это было бы очень даже неплохо. Что это было?

Желание покорить?

Жажда мести?

Жажда обладания? Или же более унизительное наказание, чем просто пленение и заточение.

Он и сам не знал и не понимал.

Вот только, потерявшись в собственных мотивах, забыв про бдительность, достоинство и волю, он снова и снова тащил Чу Ваньнина за собой в пучину похоти и греха.

Глава 269. Цитадель Тяньинь. Нам не следует расставаться

Совсем запутавшись в своих чувствах, обезумевший Тасянь-Цзюнь сорвал с него пояс. Полы одежды распахнулись, обнажив синевато-зеленые и фиолетовые отметины. Он замер, вероятно вспомнив что-то, отчего его горящие страстью темные глаза стали похожи на два тлеющих угля под слоем пепла.

Спустя несколько мгновений Тасянь-Цзюнь закрыл глаза и вздохнул:

— Ну и ладно… — он понимал, что если сам сотворит с Чу Ваньнином подобное снова, то, вероятно, сорвав остатки плоти с его костей, просто доломает его. — Пожалуй, сегодня… пощажу тебя…

Достигнув своего пика, возбуждение, нахлынувшее на него из-за воспоминаний о прошлой жизни, стихло, и, в конце концов, так и не перейдя эту черту, Тасянь-Цзюнь выпустил этого человека из своих объятий. Он не позволил себе почти ничего лишнего, однако, все же склонил голову и, тяжело сглотнув, поцеловал брови и глаза своего любовника, постепенно спускаясь все ниже и ниже… В итоге, остановившись на шее, своими белыми зубами он слегка прикусил нежную кожу, после чего выпрямился и еще ближе подтянул к себе прижатого к краю стола человека.

Томящаяся на огне каша весело булькала и пузырилась в закрытом крышкой котле.

Тасянь-Цзюнь быстро, грубо и неуклюже привел в порядок одежду Чу Ваньнина, поправил заколку, потом прочистил горло и произнес хриплым и низким голосом, все еще хранящим остатки опалившего его жара:

— Каша готова, наполни тарелку.

Хотя Чу Ваньнин был немного сбит с толку его странным поведением, однако он уже давно привык к таким резким переменам настроения императора. Кроме того, он все еще думал, что это всего лишь сон, поэтому не посчитал нужным в это все вникать. В конце концов, вкусно поесть вместе было куда более приятным и достойным занятием, чем безрассудный поиск порочных удовольствий, поэтому, без лишних разговоров, он подошел к плите и снял деревянную крышку с котла.

— Побольше положи, полную.

— А ты не объешься?

Тасянь-Цзюнь натянуто улыбнулся:

— Поживем — увидим, — с этими словами он сел за стол.

Хотя ему не терпелось подойти и посмотреть, как выглядит приготовленная Чу Ваньнином каша, однако он помнил, что в любой ситуации следовало сохранять императорское достоинство, поэтому натянув на свою собачью морду[269.1] нарочито безразличное выражение, Тасянь-Цзюнь с важным видом уселся во главе стола.

Однако как только кашу подали на стол, от его безразличия не осталось и следа…

Эта каша была переварена, недосолена, и воды в ней было слишком много, но, даже не опустив в нее ложку, он уже точно знал, что у нее будет тот же знакомый вкус, который он больше никогда не пробовал.

— Ешь.

— …

Тасянь-Цзюнь долго завороженно смотрел на стоящую перед ним маленькую пиалу. Медленно помешивал кашу ложкой, но не спешил подносить ее к своему рту.

Чу Ваньнин бросил на него беглый взгляд:

— Если не съешь, то все остынет.

— М-м.

Кашу зачерпнули и даже поднесли к губам, но после некоторой заминки, ложка опять оказалась опущена.

Чу Ваньнин, наконец, заметил его странное поведение и спросил:

— В чем дело?

— Пустяки, — Тасянь-Цзюнь улыбнулся, а потом со знакомым презрительным ехидством добавил, — приготовлено явно плохо, есть невозможно.

— …

— Здесь слишком душно. Этот достопочтенный выйдет подышать свежим воздухом, — с этими словами он отодвинул тарелку с нетронутой кашей и, поднявшись, направился к выходу. Когда Тасянь-Цзюнь уже дошел до двери, за его спиной раздался голос Чу Ваньнина.

— Если не будешь есть, — выдержка Чу Ваньнина прошла закалку годами унижений и оскорблений, поэтому сейчас его голос звучал очень ровно и спокойно, — тогда я сейчас же вылью весь котел.

Ведь в любом случае все, что он делал для Мо Жаня, в большинстве случаев оказывалось никчемной дрянью и просто выбрасывалось.

Начиная с тех вылепленных им пельменей, что когда-то были безжалостно брошены на пол, так было всегда.

Тасянь-Цзюнь вдруг резко обернулся:

— Не тронь! Оставь!.. Я хотел сказать… — скрыв за кашлем свою неловкость из-за потери самоконтроля, он повторил более спокойно, — пока оставь.

— Зачем оставлять?

— …Не твое дело.

Отодвинув теплый занавес на входе, он вышел, но,