и так преобладающая, становится в его жизни еще важнее. Когда Жан Бирнбаум, который до ухода в Le Monde провел с ним много интервью для France-Culture, предлагает ему встретиться в Музее искусства и истории иудаизма, чтобы поговорить о его последних книгах. Деррида тут же соглашается. Но 12 февраля, когда он появляется перед переполненной аудиторией, его усталость настолько заметна, что он должен признаться в своей болезни. Не скрывает он ее и несколько недель спустя в интервью с уклоном в политику, которое он дает журналу Inrockuptibles: 31 марта еженедельник посвящает ему и страниц и обложку, искренне поддерживая «позиции крупнейшего интеллектуала»[1429]. Через несколько недель по просьбе Эдви Пленеля, в то время главного редактора Le Monde, Жан Бирнбаум приезжает в Рис-Оранжис, чтобы провести большое интервью: оно должно занять целый разворот, что для этого издания случай совершенно исключительный. Дело это важное, и Деррида просит немного времени, чтобы тщательно вычитать текст.

Хотя с Le Monde его отношения были не лишены двусмысленности, он большой поклонник дочернего издания Monde diplomatique, которое проводит совершенно независимую редакционную политику. 8 мая 2004 года по случаю 50-летия ежемесячника Деррида соглашается выступить на сцене парижского Дворца спорта, чтобы отдать дань уважения тому, что он считает «самой заметной историей и амбицией в мире журналистики за последние полвека, то есть за всю [его] взрослую и гражданскую жизнь». Он пользуется этим случаем, чтобы кратко разъяснить свои политические взгляды, сложившиеся у него после и сентября и войны в Ираке.

Я не считаюсь евроцентристским философом. В течение 40 лет меня обвиняли скорее в противоположном. Но полагаю, что, отказавшись от иллюзий и евроцентристских претензий, от малейшего европейского национализма, даже от излишней веры в ту Европу, которая есть или которой она вот-вот станет, мы можем бороться за то, что представляет это имя сегодня, помня, конечно, о Просвещении, но также не уклоняясь от сознания вины, признающего тоталитарные преступления прошлого, колониализм и геноцид. То есть мы должны бороться за то незаменимое, что хранит Европа в грядущем мире, за то, чтобы она стала чем-то большим общего рынка или единой валюты, большим неонационалистического конгломерата, большим новой вооруженной силы, хотя, если говорить об этом, я склоняюсь к мысли, что ей нужны вооруженные силы и внешняя политика, которые могли бы поддержать новую, реформированную ООН со штаб-квартирой в Европе, способную проводить свои решения в жизнь, не полагаясь на заинтересованность или однобокий оппортунизм технической, экономической и военной мощи США[1430].

Европа, за которую он выступает, должна стать на международной арене гарантом свободы слова, не ориентируясь на ту или иную партию:

Европа, в которой можно было бы критиковать израильскую политику, в частности политику Шарона и Буша, не боясь обвинений в антисемитизме или юдофобии.

Европа, в которой можно было бы поддержать законные устремления палестинского народа вернуть свои права, свою землю и государство, не одобряя при этом теракты смертников и антисемитскую пропаганду, которая в арабском мире так часто – слишком часто – стремится выдать за истину чудовищные «Протоколы сионских мудрецов»…

Именно на эту Европу будущего он как никогда возлагает свои надежды, на Европу, которая придет, чтобы «посеять семя новой альтерглобалистской политики», которая теперь представляется ему единственным возможным выходом.

То же самое он говорит в Страсбурге на посвященном ему заседании Парламента философов. Этот город, один из тех, где он бывал чаще всего и где его лучше всего принимали, торжественно его чествует. В понедельник 7 июня 2004 года Жак Деррида встречается там с преподавателями лицея Фюстель-де-Куланж, снова возвращаясь к одному из вопросов, которые вот уже 30 лет наиболее важны для него. На следующий день он участвует в беседе под названием «О дружбе» с Изабель Баладин-Ховальд в книжном магазине «Клебер», а потом читает свою последнюю, как станет ясно впоследствии, лекцию во Франции: «О „суверенном благе“ – Европа, страдающая от нехватки суверенности». Оставаясь до самого конца настоящим педагогом, в среду он ведет диалог с четырьмя молодыми докторантами, представляющими свои работы. Затем он встречается с Филиппом Лаку-Лабартом и Жаном-Люком Нанси на заседании, особенно эмоциональном. Тон свободнее, чем когда-либо ранее, словно бы они забыли о присутствии публики. Смерть пронизывает слова Деррида, одновременно трагические и умиротворенные:

В своем предвосхищении смерти, в отношении к грядущей смерти, которая, как мне известно, аннигилирует меня, полностью меня уничтожит, подспудно присутствует желание свидетельства, то есть желание того, чтобы что-то выжило, осталось, было передано – наследие или что-то такое, в чем я не нуждаюсь, что ко мне не вернется, но, быть может, останется… И это чувство преследует меня не только в отношении того, что называют произведениями или книгами, но и в отношении какого угодно повседневного или банального жеста, который станет свидетелем этого и сохранит память об этом, когда меня больше тут не будет. И вот я сказал, что это относилось не к смерти, не к невозможному опыту смерти, но к моему предвосхищению смерти. И для меня это всегда было наваждением, которое, повторю еще раз, распространяется не только на вещи в сфере общественного достояния, но также и на частные вещи… Мысли такого рода, которые я называю свидетельскими и которые я попытался связать со структурой следа, поскольку всякий след является по своей сути свидетельским, всегда меня преследовали. Даже если у него нет места, даже если оно не принято, существует желание свидетельства, которое составляет часть опыта смерти[1431].

22 июня 2004 года сразу после полуночи Деррида, расслабившийся и скорее в хорошей форме, участвует с Режисом Дебре в последней передаче сезона «Культура и зависимость», которую ведет Франц-Оливье Жисбер. Деррида, которого представили «как самого великого живого философа», проводит учтивый диалог с Дебре, посвященный в основном политике. Ободренный уровнем собеседника и благожелательностью ведущего передачи, он высказывается ясно и живо, без малейшего кокетства: «Я совершенно не против медиа. У меня проблема с моим собственным образом, как он форматируется в медиа». А также: «Как всегда в политике, я человек трансакций».

Тем не менее по многим вопросам Деррида заявляет о своих радикальных позициях. Отстаивая новую идею политического, он снова выступает за детерриториализированную Европу, которая должна быть на переднем крае альтерглобализации. Когда ведущая хроники Элизабет Леви спрашивает его, не без агрессии, о том, верно ли, что «один и тот же Деррида подписал „О грамматологии“ и петицию за гей-браки», он совершенно не теряется, объясняя, что он обеими руками поддержал инициативу Ноэля Мамера, но что на