И все это Екатерина II не обходит своим вниманием.

Мелочно подмечает она все промахи супруга, не пропускает ни одного случая, чтобы подчеркнуть свое превосходство над ним.

Но этого мало ей.

Она еще пытается доказать, что у Петра III имелись серьезные отклонения в психике. «Записки» Екатерины II изобилуют сценами, рисующими детское хвастовство великого князя, его игру в куклы в супружеской постели, его переходящую в садизм жестокость…

Однако Екатерина II слишком умна и талантлива, чтобы превратить «Собственноручные записки» в сплошную ложь. Порою сквозь гротеск и карикатуру в них проступает подлинное лицо Петра III, пусть и небольшого и по уму, и по дарованиям, но тем не менее очень цельного и по-своему порядочного человека.

«Я воспользовалась однажды удобным случаем, – пишет Екатерина II, – чтобы сказать великому князю, что так как он находит ведение дел Голштинии таким скучным и считает это для себя бременем, а между тем должен был бы смотреть на это как на образец того, что ему придется со временем делать, когда Российская империя достанется ему в удел, я думаю, что он должен смотреть на этот момент как на тяжесть еще более ужасную; на это он мне снова повторил то, что говорил много раз, а именно, что он чувствует, что не рожден для России; что ни он не подходит вовсе для русских, ни русские для него и что он убежден, что погибнет в России».

Хотя это признание и работает на создаваемый Екатериной II образ императора, которого надо свергнуть, чтобы спасти Отечество, но за ним стоит не придурь самодержца, а живая человеческая трагедия, и едва ли Екатерина могла придумать такое.

Человек болезненный, совсем не подготовленный для царского служения, Петр III никогда не скрывал, что мундир прусского генерала для него более ценен, нежели звание русского монарха.

Подобные заявления для русского уха звучат диковато, патриотическое сознание не вмещает в себя эту мысль, и поэтому наши историки, не желая упрекать «дщерь Петрову» за женский ум, которого у нее было много и которой недосуг оказалось уделить необходимое внимание подготовке наследника престола, объясняют столь вызывающий антипатриотизм Петра III отклонениями в его психическом развитии. И следуют они тут в русле рассуждений Екатерины II, считавшей, что коли ее муж не хочет исполнять с нею супружеские обязанности, то делает это не потому, что ему отвратительна сама мысль о сексуальной близости со своей сестрою, а потому, что недоразвит и отмечен отклонениями в психике.

Стоит только заговорить о ненависти Петра I к русским обычаям, русской культуре, русскому характеру, так сразу явится множество защитников великого реформатора. Когда же речь заходит о его внуке, не сыскать и простого понимания.

А ведь понять Петра III очень легко. Он вырос в Киле, и какими бы тяжелыми ни были для него годы детства, он сохранил любовь и верность своей маленькой Голштинии.

Власть в Российской империи он не захватывал.

Власть ему навязала тетенька, и какая же любовь к России могла возникнуть в Петре III, если здесь тетенька вместе с этой властью из-за своих некрофильско-сентиментальных фантазий навязала ему в жены его собственную сестру…

Петра III порицают за то, что он не почитал Русскую Церковь.

Но откуда было взяться уважению, если Петр III знал Русскую Церковь только по малороссу Федору Яковлевичу Дубянскому, столь успешно (и не безвозмездно) совмещавшему должность царского духовника с обязанностями секретного осведомителя? Если его наставник – выпускник Киевской коллегии, проведший десять лет за границей, Симон Теодоровский хотя и изучил еврейский, халдейский, сирийский, арабский, греческий, латинский и немецкий языки, но при этом всю свою ученость употребил на составление поучения о пользе брака между братом и сестрой…

Если стукача-крепостника отца Федора Дубянского и иеромонаха Симона Теодоровского, готового в угоду императрице оправдать кровосмешение, предъявляли Петру III как лучших представителей Русской Церкви, то странно было бы, если бы он не попытался реформировать такую Церковь.

Хотелось бы сразу оговориться… Бессмысленно оправдывать императора Петра III и еще более бессмысленно русскому человеку защищать его государственные свершения…

И мы и не оправдываем, и не защищаем.

Мы говорим только о том, что Петр III был негодным императором не из-за психических отклонений. Скорее уж наоборот. Именно потому и оказался Петр III столь ненавистным многим правителем, что не смог он преодолеть своей психической нормальности.

Не захотел стать мужем своей сестры…

Не захотел верить в возможность совмещения священнического и стукаческого служения…

И может быть, та неестественная детскость, о которой мы рассказывали в предыдущей главе, – реакция здорового, нормального человека на процветающую вокруг ложь и разврат. В детских играх, в похожих на игру маневрах голштинских солдат Петр III пытался укрыться от окружающей грязи.

Ничего не переменилось в его характере и в 1761 году, когда умерла Елизавета Петровна и он взошел на русский престол.

И вот что поразительно.

В любом распоряжении Петра III, даже таком нелепом, как Указ от 25 июня об уравнении религий, необязательности постов и неосуждении греха прелюбодейства, «ибо и Христос не осуждал», прослеживается некая логика.

Вся жизнь, которую он знал в России, заключалась в наполненном развратом дворце его тетки. Не желая мириться с развратом и лживостью, установленными «дщерью Петровой», и не умея исправить положение, по простоте душевной Петр III, сделавшись императором, попытался хотя бы уйти от лицемерия и узаконил этот разврат.

Глупо? Безусловно, глупо! Но намного ли умнее показное благочестие Елизаветы Петровны, лицемерно уживающееся с ее развратом?

Это еще надо подумать…

И таковы многие поступки Петра III. Если приглядеться к ним внимательнее, то можно если и не оправдать, то, по крайней мере, обнаружить некую логику в них.

Вот, к примеру, возмутившая тогда весь великосветский Петербург история наказания Петром взяточника Льва Нарышкина, ставшего в дальнейшем, при Екатерине II, членом так называемого «малого Эрмитажа».

Некто Хорват, еще в правление Елизаветы Петровны, сумел втереться в доверие, высшим должностным лицам и присвоил себе деньги, выделенные на переселение сербов на юг России. Когда несколько тысяч сербов переселились на земли, получившие название «Новой Сербии», то не только не получили обещанной переселенцам помощи, но были обращены Хорватом практически в крепостное состояние.

Сербы довели свои жалобы до Сената, но Хорват тоже не терял времени.

Он явился в Петербург и подарил по две тысячи дукатов Льву Александровичу Нарышкину, генералу Алексею Петровичу Мельгунову и генерал-прокурору Александру Ивановичу Глебову.

Мельгунов и Глебов сообщили о взятке Петру III.