class="a">[143] <…> Священник Соллертинский, признав огромные заслуги за историческим аскетизмом, не счёл возможным серьёзно возражать против призыва современных людей в пустыню, <…> это есть лишь выражение юношеского энтузиазма.[144] <…> В своём заключительном слове докладчик, <…> речь которого была сплошь окрашена непримиримостью, <…> признал, что всё изложенное им следует рассматривать, прежде всего, как историю его душевных переживаний. Но именно это он считает сильной стороной доклада» (М[ария]. Х[ижнякова]-Ч[ерносвитова]. В религиозно-философском обществе // МЕ. 1908. № 12. С. 54–57).

Обсуждение продолжилось 12 марта на VIII заседании ПРФО; кроме указанных лиц, в жарких спорах сошлись сторонники и противники автора, специально прибывшего на два дня из Москвы. С докладом «О христианском аскетизме» выступил Розанов. Как обычно у людей с двоящимися мыслями, здесь смешались прямо противоположные оценки. Посчитав «золотою частью доклада Свенцицкого» указание на сохранение анахоретами пустынь «чистого, несмешанного золота Евангелия, и не на словах, а в преемственном строе души, в созерцаниях ума, в отношениях к людям», он тут же заявил о непонимании, что в их настроении и писаниях «отнести к Евангелию и что к действию природы, звёзд, леса», приписав отцам-пустынникам недоброжелательность к людям. «Свенцицкий увлёкся литературною восхищённостью <…> перед их сердцеведением и вообще высокими дарами духа, оставив в стороне всё зерно дела». В чём же оно, по мнению Розанова? В особой закваске христиан – демоническом начале, вводящем в соблазн человечество! Аскетизму поставлена в вину борьба со страстями (ведь из них, дескать, всё рождается, это «вдохновение Божие»), а всему христианству – подмена «божеской» заповеди «пусть всё хочет и вожделеет». Дальнейшее – сплошное кощунство: «Суть аскетизма – детоубийство <…> И нет “святого” в церкви, ноги которого не были бы утверждены в костях умерщвлённого младенца»; все святые – «лжецы, лицемеры и злодеи», находящиеся под властью дьявола, принявшего вид ангела…

Но осатаневший человек не только страшен, он всегда комичен: так, Розанов обвинил проповедников христианства в… пристрастии русского народа к водке и росте количества абортов. Впав в раж, он уже не соображает, что обличает себя, свой дух: все «жемчужины психологичности» человека образованы «языческой религиозностью»; психика аскетизма – «соединение Содома и Мадонны»; прп. Зосима Палестинский утверждал, что «нет святости без греха» (Розанов В. Около народной души. М., 2003. С. 308–313). И этот бред больного разума сочувственно цитируют не только противники Распятого (например, М. Вишняк), но и мнящие себя христианами. Этой клеветой зиждется миф о Свенцицком.[145]

А на тогдашнем заседании он указал, что Розанов не признаёт первородного греха и один из источников аскетизма – стыд,[146] а обвинение в детоубийстве до́лжно отнести к миру, ибо «на таком убийстве построена вся наша культура»; и не с бо́льшим ли правом можно назвать детоубийцами тех, кто производит детей и далее не заботится о них, а ведь Петербург полон ими.[147] «Аскетизм не есть, как говорит Розанов, отрицание материальной природы, он вытекает из боязни духа попасть под власть животного начала, и обусловливается борьбою из-за главенства между началами духа и плоти. Аскетизм стремится не к убийству плоти, а к победе над ней, чтобы заставить её служить идеалам добра. И Христос, прежде чем выступить на проповедь, уходил в пустыню».

Свенцицкого поддержал Аскольдов, указав одно из оснований аскетизма (чувство греха, покаяния за грех, в т. ч. мировой) и присоединившись к определению В. Соловьёвым его задачи и сути (стремление к миру высшему, духовному). Основанный на искажениях и передержках доклад Розанова уподобил рассуждениям Нерона, обвинявшего христиан в поджоге Рима.

Тернавцев в принципе отрицал мировое значение затвора:[148] «Нельзя предлагать одно решение на всех: одному нужно жениться, другому молиться, третьему оставить молитвы и посвятить себя общественной жизни <…> Всякое общее решение походит на патентованные средства, которыми торгуют шарлатаны». Вопиющее противоречие с христианством налицо, но Тернавцев ещё утверждал, что идею всечеловечности оно заимствовало у римской империи и не могло явиться огромной по влиянию культурною силой в истории без союза церкви с государством… Чиновник Синода обвинил докладчика в кружковщине, легкомысленности, если не рисовке: «пророк», дескать, только делает позу и сам настоящего затвора не выдержит.

Свенцицкий отвечал, что Тернавцев не имеет морального права касаться вопроса о его личном поведении: «Трудно мериться в любви; ещё неизвестно, кто любит больше Церковь: тот ли, кто защищает её, затушёвывая её болячки, или тот, кто вскрывает их. Тернавцеву как лицу, по своему служебному положению прикосновенному к официальной церкви, не следовало бы петь ей панегирики, потому что ему должны быть виднее эти болячки». Отстаивал и общественную значимость романа-исповеди «Антихрист», названного оппонентом «полной дикого кощунства книгой», указав на еп. Анастасия (Грибановского), считавшего её замечательной.

Резко восстал против аскетизма Б. Г. Столпнер: объявил себя Аароном при новом Моисее – Розанове и, всецело приняв его основные положения, в т. ч. причисление аскетизма к убийству, воспевал Возрождение как возврат к античному миру. Прот. Сергий Соллертинский метко определил гуманизм Розанова как «простое и грубое язычество», возражение же его отнёс к буддизму, а не к христианству, признающему мирскую жизнь, но требующему её одухотворения, невозможного без устранения страстей – препятствия общению с Богом. О. Е. Мандельштам, ещё раз критикуя соловьёвское понимание стыда, уверял, что в это чувство нельзя вкладывать морального содержания, то же говорил и о долге…

Описавшие дискуссию сходились в оценке её итогов. По мнению Хижняковой-Черносвитовой, никто из выступавших не развил своего цельного взгляда на аскетизм, кроме Свенцицкого и Розанова: первый «в философском отношении обнаружил себя верным последователем В. Соловьёва, а практически <…> религиозным максималистом, идущим напролом и без оглядки»; второй «показал, что никакой философией, в смысле систематического воззрения, он в настоящее время не обладает, он поэт земных идеалов» (МЕ. 1908. № 13. С. 53–59). «Доклад г. Розанова оставил впечатление чего-то сумбурного, гаерского, чему место только на страницах “Руси” [см. прим. 686], но никак не в собраниях общества, принявшего громкое название философского» (К. И ныне анитихристы мнози… // Колокол. 1908. 15 марта. № 624. С. 3). «В выступлении В. А. Тернавцева, завершившемся горячей апологией союза церкви с государством, не столько говорилось об аскетизме, сколько обнаруживались неприязненные чувства к Свенцицкому» (Слово. 1908. 14 марта. № 405. С. 4).

Д. И. Боголюбов, сравнивая ратоборцев, писал: «Статьи молодого автора не свободны от крайностей, но всегда свежи по трактуемым предметам; в них много смелости, литературной яркости, “досказанности”; однако все они определённо-христианского взгляда и характера; на всех лежит печать своеобразного религиозно-идеалистического и даже мистического одушевления. <…> В. В. Розанов – полная противоположность В.