На международной арене Горбачев заговорил не только о «разрядке», но и о взаимозависимости. Новый советский лидер призвал Запад возобновить переговоры по контролю над вооружениями, поставив условием, что США должны отказаться от программы СОИ и начать уход из стран третьего мира. В ключевых регионах, впрочем, первоначальная стратегия Горбачева отражала традиционную советскую геополитику. Он форсировал военную кампанию в Афганистане. В Европе СССР активнее прежнего размещал тактическое ядерное оружие и пытался расколоть западный альянс. (Первый официальный визит в качестве Генерального секретаря ЦК КПСС Горбачев нанес в Париж в октябре 1985 года.) Главной заботой оставались при этом ГДР и, возможно, целиком СЭВ (социалистический «аналог» ЕЭС), балансировавший на грани экономического коллапса. Представлялось жизненно необходимым распространить перестройку на весь Восточный блок, прежде всего на ГДР, с тем чтобы сделать ситуацию более устойчивой к давлению снизу. Одновременно Москве приходилось бороться с возрастающим значением Бонна. «Западная Германия… нравится нам это или нет – и нравится это или нет ее союзникам по НАТО, – говорил Горбачев, – является политическим тяжеловесом в мировой государственной системе, и ее роль в международных делах будет только возрастать». Он повторял снова и снова, что без Германии «подлинно общеевропейская политика невозможна».[1383] Сближение Бонна и Москвы тем самым виделось неизбежным, а «козырную карту» объединения оставили про запас.[1384]

Горбачев был убежден, что укрепление коллективной европейской политической культуры нивелирует традиционные страхи перед немецким могуществом. В апреле 1989 года Вячеслав Дашичев, реформатор и эксперт в области внешней политики, составил меморандум под названием «Концепция «общеевропейского дома» и немецкий вопрос»; в документе признавалось, что ГДР находится при «последнем издыхании», и Бонну рекомендовалось профинансировать радикальные экономические и политические реформы у соседей, чтобы не допустить массовых протестов. «Ясно одно, – утверждал несколько месяцев спустя Александр Яковлев, самый громкий голос нового Политбюро, – демократические и мирные государства должны существовать в центре Европы, на немецких территориях, но не государства, которые наращивают объемы вооружений». Европейская интеграция (или хотя бы сотрудничество) является ключевым элементом этого процесса. «Европейские страны, – прогнозировал Яковлев, – получат общий парламент, общие дела и торговые отношения; границы будут открыты». Если «общеевропейский дом» удастся построить, продолжал он, и «если получится создать функционирующую экономическую ассоциацию, если будут соблюдаться социальные интересы рабочих, тогда эта структура заслуживает нашего внимания, и мы будем готовы к сотрудничеству с такой Европой».[1385] Фактически СССР просился обратно в Европу, которая решила «немецкий вопрос».

В Центральной Европе политика гласности привела к формированию новых народных геополитик. Немецкую общественность вскоре охватила «горбимания» – мессианская вера в способность советского лидера положить конец холодной войне, которая доминировала в жизни минимум двух поколений.[1386] Горбачевская концепция общеевропейского дома широко обсуждалась. Немецкие историки, в свою очередь, стали открыто говорить о важности Mittellage, центрального положения Германии, для понимания драматической истории страны.[1387] Венгерские, польские, чешские, румынские, словенские, хорватские и даже литовские интеллектуалы затеяли со своими немецкими и австрийскими коллегами оживленное обсуждение идеи Mitteleuropa.[1388] В Восточной и Юго-Восточной Европе, напротив, падение коммунизма, который служил интегрирующей идеологией, привело к возрождению национализма. Эстонцы, латыши, литовцы, грузины, азербайджанцы, армяне, народы Средней Азии и даже украинцы стали заговаривать о «собственном доме». Одновременно гласность выпустила из бутылки джинна русского национализма.[1389] На Балканах коммунистические режимы и вовсе сочли национализм новой легитимирующей идеологией. В Румынии Николае Чаушеску затеял конфронтацию с национальным меньшинством мадьяр, чьи трансильванские и банатские деревни помечались как требующие особого внимания в ходе кампании по «систематизации» сельской местности. В Болгарии правящий режим в конце 1984 года начал преследовать турецкое население, заставлял менять имена, ограничил сферу употребления турецкого языка и закрыл мечети – все во имя искоренения предполагаемой «пятой колонны» из «террористов» и «сепаратистов». В Югославии сербский лидер Слободан Милошевич пришел к власти именно благодаря националистической повестке дня.

Вскоре стало ясно, что первый этап перестройки не помог кардинально улучшить ситуацию – ни дома, ни за рубежом. Экономические реформы не были достаточно радикальными, чтобы повысить производительность труда. Благодаря гласности к тому же эти провалы уже нельзя было скрыть, и они широко обсуждались. Надежды на то, что союзники по Варшавскому договору, особенно Хонеккер, примут перестройку, не оправдались. На международном уровне Горбачев сумел установить хорошие рабочие отношения с президентом Франции Франсуа Миттераном и с Тэтчер (та назвала советского лидера человеком, с которым можно иметь дело). Важно отметить, что при этом он мало чего добился с главным своим «коллегой», канцлером Колем, который изначально воспринимал советского лидера как пропагандиста наподобие Геббельса. Рейган тоже поначалу был настроен скептически, не в последнюю очередь благодаря форсированию Горбачевым войны в Афганистане. В 1986 году Вашингтон одобрил поставки афганским моджахедам ручных зенитных комплексов «Стингер». Более того, Рейган решительно отказывался «положить на полку» программу СОИ в качестве предварительного условия для соглашения об ограничении вооружений. Советский лидер был вынужден признать, что СССР проигрывает гонку вооружений. Хуже того, Западная Германия еще не достигла максимума своего военного потенциала. В октябре 1986 года Горбачев предупредил Политбюро, что Советский Союз «втянут в гонку вооружений, которая выходит за пределы наших возможностей, и мы проиграем, потому что находимся, повторюсь, на пределе наших возможностей. Вдобавок мы вправе ожидать, что Япония и ФРГ очень скоро присоединят свой потенциал к американскому… Если начнется новый раунд, давление на нашу экономику будет невероятным».[1390]