Позже Салман не мог точно сказать, когда именно он пристрастился к кулинарии. По всей видимости, это случилось в тот год, когда они с матерью окончательно ушли из дома ткача. Файза вспоминала, какой потерянной была тогда Мариам. Она боялась пускать ее на кухню одну и стала готовить и на себя, и на семью подруги. Иногда матери помогала Сара, и вот однажды к ним присоединился Салман.

— Научи меня готовить, — попросил он Файзу.

Но та только посмеялась над ним:

— Твое дело играть с ребятами. Кухня не для мужчин.

Делать нечего. Мальчик стал исподтишка наблюдать, как она моет рис, режет лапшу, чистит лук, толчет чеснок и раскалывает баранью ногу, чтобы добраться до костного мозга. Не прошло и года, как Салман научился множеству несложных блюд. Файзе и Саре нравилась его стряпня. А отцу? За пять лет он так и не заметил, что еду ему давно уже готовит не жена. Но теперь, когда Мариам становилось хуже, он не кричал и не бил ее. Однажды Салман, притворившись спящим, видел, как отец гладил мать по голове и что-то тихо напевал ей.

— Все у вас не так, как у людей: женщина валяется в постели, а мужчина убирается, — сказал однажды сосед Марун, когда Салман мыл окна.

Марун ютился с женой и десятью детьми в крохотной двухкомнатной квартирке напротив.

— Он спит одними только глазами, в то время как его задница музицирует так, что я слышу ее через свой матрас, — подмигнула Салману Сара, когда сосед удалился.

Марун работал билетером в «Аиде». Лучшие времена этого кинотеатра давно миновали, сейчас там шли только старые фильмы. Вход стоил двадцать пиастров. Салман был достаточно наслышан об этой вонючей дыре, чтобы никогда в нее не заглядывать. Публика там обыкновенно состояла из мужчин, тоскующих по мальчишеским задницам, а также голодных, драчливых и зачастую пьяных парней. Марун нередко возвращался с работы с подбитым глазом или в порванной рубахе.

Его жена Мадиха была маленькая, симпатичная и воспитанная женщина. Она часто рассказывала Салману, за кого вышла бы замуж, если бы не совершила самую большую ошибку в своей жизни.

— Однако жизнь так ничему ее и не научила, — смеялась Сара.

Каждый год на Пасху Мадиха приносила по ребенку, но ни один из ее детей не унаследовал и малой толики красоты и интеллигентности матери. Все они удались в недоумка-отца, который только и знал, что проверять на входе билеты, отрывая один конец и возвращая остальное зрителю.

Дети постоянно что-то жевали.

— Нельзя сказать, что их мучает голод, — говорила Файза. — Они сами — воплощение голода.

Салман безуспешно искал работу. День его тянулся бесконечно долго, потому что Сара приходила из школы только во второй половине дня. А отсутствие меди в карманах угнетало его еще больше, чем скука. Отец оставлял соседке Файзе ровно столько денег, сколько требовалось на продукты. Не последней причиной было и желание избегать общения с родителем, который после их окончательного возвращения домой настолько лучше стал относиться к жене, насколько хуже обращался с сыном. Салман не хотел больше видеть этого крупного, грязного мужчину с темным, небритым лицом. Он не желал больше слышать его окрика: «Вставай, ленивый сучий сын!», сопровождаемого пинком в спину, который настигал Салмана прежде, чем тот успевал сквозь сон осознать всю серьезность ситуации.

Салман завидовал соседским детям, слыша их сердечные прощания с родителями, и сам всей душой отвечал на каждое обращенное к нему во дворе приветствие. Но в то же время он сочувствовал им, потому что каждое утро они отправлялись в школу Святого Николая. Все, кроме одного, Саида, который уже имел работу и потому считался взрослым. Им Салман восхищался.

Саид был сиротой, его родители погибли при крушении автобуса. Он жил у старой вдовы по имени Лючия в маленькой квартирке напротив ворот, между комнатами пекаря Бараката и большой общей кухней. Лючия приютила Саида, потому что была бездетна, а на содержание этого мальчика, чей отец десять лет проработал кастеляном в элитной католической школе, церковь давала деньги. Эта школа находилась неподалеку от той, где учился Салман, но предназначалась для детей богатых христиан.

Ровесник Салмана, Саид был миловиден, как дочки пекаря, и ограничен, как дети билетера Маруна. После гибели родителей — он учился тогда в четвертом классе — Саид ни дня не задержался в школе. Он пошел работать в хамам неподалеку от площади Баб Тума помощником банщика. Жалованья Саид не получал, однако его заменяли чаевые, которые давали мужчины, когда оставались им довольны. Все до пиастра мальчик отдавал своей приемной матери, которая этим очень гордилась.

Когда Салман попросил Саида узнать у своего начальника, не нужен ли в хамам еще один мальчик, тот так удивился, словно слышал эту просьбу впервые. Прошел год, прежде чем банщик вызвал Салмана к себе. В тот день мальчик почти до крови натер свои бледные щеки пемзой.

— У тебя свадьба? — спросила Сара, увидев, как ее приятель моется и прихорашивается на кухне.

— Банщик хочет на меня посмотреть, — засмеялся Салман. — Я должен выглядеть здоровым.

— Волнуешься?

Салман кивнул.

В одной майке и с полотенцем, обвязанным вокруг бедер, банщик походил на японского самурая и выглядел действительно устрашающе. Придирчиво оглядев Салмана, он покачал головой.

— Ты сказал, что он сильный мальчик, но я этого не вижу, — обратился он к Саиду. — Он похож на зубочистку. Здесь баня, а не больница для особо тяжелых случаев истощения.

— Араби, — говорила бабушка, — это фамилия моего мужа и, соответственно, твоего отца. А имя мое Карима. Поэтому называй меня бабушка Карима, а не бабушка Араби. А понимаешь ли ты, малышка, о чем говорит мое имя? — (Нура покачала головой.) — Карима означает «благородная», «драгоценная» и «щедрая». Женщине щедрость особенно к лицу. И мужчинам это нравится, потому что они вечно трясутся над каждым куском хлеба, словно боятся голодной смерти. Щедрость давно вошла у меня в привычку, поэтому проси у меня чего хочешь, и я тебе дам. Даже если это будет воробьиное молоко. — Так говорила бабушка, складывая из разноцветной бумаги змея.

Когда Нура поинтересовалась у отца, каково воробьиное молоко на вкус, тот засмеялся и ответил:

— Это одна из выдумок твоей бабушки. Хотя не исключено, что она его когда-нибудь пробовала.

Мать же, напротив, разозлилась:

— Что за чушь болтает твоя мать? Воробьи откладывают яйца и не дают молока. Стыдно морочить голову ребенку! — И закатила глаза.

В следующий раз девочка попросила у бабушки воробьиного молока. Та удалилась на кухню и принесла оттуда миску с какой-то лиловой жидкостью.

— Этот воробей сегодня клевал ягоды, — объяснила она.

Молоко оказалось сладким и пахло мороженым «Дамасские ягоды».

В переулке, где жила бабушка Карима, всегда стоял вкусный аромат. Он доносился из пекарни, располагавшейся неподалеку от ее дома. Там продавали особенный хлеб: тонкие лепешки до полуметра в диаметре. Стоили они дешево, и бедняки покупали их в большом количестве. Однако родителям Нуры они не нравились, потому что, по их мнению, отдавали гарью и были пересолены.