Позже Салман узнал от Сары, что Самира, жена бензозаправщика Юсуфа, чей дом находился между курятником и квартирой пекаря Бараката в другом конце Двора милосердия, выдала отцу тайну их убежища за одну лиру. Из своего окна Самира видела все, что происходит в восьми квартирах, двух туалетах, двух сараях и одном курятнике Двора милосердия. Салман так и не смог простить ей предательства. С тех пор он никогда больше не произносил в разговоре имени Самиры, заменяя его словом «доносчица».

В ту ночь отец Салмана, схватив жену за волосы, поволок ее вниз по лестнице и дальше, на улицу, и если бы не Шимон с Камилем, преградившие ему путь, дотащил бы несчастную женщину до самого Двора милосердия. Мужчины вызволили Мариам из его цепких рук. И пока Шимон помогал ей встать на ноги, полицейский Камиль урезонивал разбушевавшегося пьяницу.

— Будь умником, не принуждай меня надевать форму, — говорил он, толкая отца в сторону Двора милосердия. — Ты знаешь, куда я тебя отведу в этом случае.

Глядя из окна на залитое слезами лицо родителя, Салман больше всего на свете боялся, что завтра тот вернется уже за ним и за волосы потащит домой. А потом, успокоившись, мальчик захотел одного: к матери. Но в этот момент на первом этаже раздался лай, перешедший затем в скулеж и повизгивание, как будто собака чего-то сильно испугалась или хотела есть.

Салман поднял свечу над головой, пытаясь разглядеть происходящее во внутреннем дворе, но мрак поглощал отсвет робкого пламени до того, как тот успевал достигнуть земли. Когда любопытство пересилило страх, мальчик робко ступил на лестницу, и, прежде чем дошел до последней ступеньки, под ноги ему подкатилось нечто похожее на мохнатый черный клубок. Пара сверкающих глаз уставилась на Салмана.

Собака была большой, хотя неуклюжая щенячья игривость выдавала ее молодой возраст. У нее была красивая голова и большая пасть. Лишь запекшаяся кровь обратила внимание мальчика на рану на ее шее. Создавалось впечатление, будто кто-то оставил умирать недобитое животное в заброшенном доме.

— Подожди, — велел ей Салман.

А сам поднялся на второй этаж, достал чистые тряпки, которые мать хранила в ящике шкафа, и осторожно перевязал ими собаку, которая сразу пошла за ним и вела себя на удивление спокойно.

— Ты не умрешь, — сказал Салман, обнимая ее. — Ты совсем как моя мама.

Но тут животное снова взвыло от голода, и Салман вспомнил о бараньих костях, которые подарил им мясник. Мать сварила суп, а кости отложила, чтобы Салман, как проголодается, мог обгладывать с них остатки мяса. Мальчик принес кости собаке, которая, беспрерывно виляя хвостом, с нескрываемым удовольствием проглотила их. Она успокоилась, лишь когда Салман снова погладил ее. А потом они сидели и смотрели друг на друга, словно два изгоя, и мальчику на всю жизнь запомнился этот собачий взгляд.

Затем Салман выскочил на улицу, не забыв тщательно закрыть за собой калитку, будто боялся, что собака убежит.

Утро уже занималось, когда он проскользнул в квартиру родителей. Мать все еще дремала на матрасе в углу, а отец громко храпел в соседней комнате.

— Скоро он прекратит тебя пугать, — шепнул Салман на ухо матери. — Теперь у меня есть большая собака и, когда она станет еще больше, сожрет любого, кто будет тебя обижать.

Мать улыбнулась, взяла его за руку и тут же снова погрузилась в глубокий сон. Салман провел остаток ночи без движения, хотя и не спал. Наконец отец крикнул из соседней комнаты: «Кофе!» — и мать проснулась. Когда она поднималась, направляясь на кухню, мальчик многозначительно кивнул ей.

Салман задремал, и ему привиделось, как они втроем — он, мать и Сара — летают над христианским кварталом на спине крылатой белой собаки, огромной и сильной, как жеребец. Мать испуганно обнимает сына, а Сара уверяет ее, что пес — заколдованная ласточка, и потому он знает свое дело и никогда не сбросит их. А потом Сара закричала Салману, что он должен дать собаке имя, а иначе она исчезнет.

— Как же мне ее назвать? — громко спросил Салман, перекрывая ветер.

— Пилот! — хором отозвались мать и Сара.

Собака сделала круг над церковью Девы Марии, и Салман впервые посмотрел на этот храм сверху. Потом пес полетел вдоль переулка Аббара и достиг ворот Двора милосердия. Салман увидел, как соседи выходят из своих домов, тычут пальцами в небо и кричат: «Пилот!»

Тут Салман вздрогнул и проснулся. Отец как раз закуривал вторую сигарету и собирался уходить на работу. «Мою собаку зовут Пилот», — пробормотал Салман, вскакивая с матраса.

На Пасху 1948 года Салман принял первое причастие.

Теперь, когда он учился во втором классе и уже успел вкусить свободы, школа стала для него еще более невыносимой. Салман избегал ее. И только зимой, когда на улице было холодно, он иногда заходил на уроки, каждый раз заново убеждаясь, что в этом Богом забытом заведении с тюремными порядками ему делать нечего. Весной же их с Беньямином манили зеленые поля за городской стеной. Там пахло жизнью, воздух имел привкус абрикоса и горького молодого миндаля, который мальчишки срывали с дерева еще зеленым.

Они много смеялись и играли с собакой. Пилот сразу полюбил крепкого Беньямина и позволял ему носить себя на плечах, словно меховой воротник. За шесть месяцев пес вырос в красивое и большое животное. Наступил день, когда Беньямин уже не смог взвалить его на плечи.

— Это не пес, а осел в собачьей шкуре, — простонал он, падая под тяжестью Пилота.

Тот убежал, а Беньямин рассмеялся.

— Сам ты осел, — заступился за пса Салман. — А мой Пилот — замаскированный тигр.

В начале лета отец Якуб, из-за своего фанатизма окончательно утративший популярность в Дамаске, был переведен епископом в какую-то горную деревушку на побережье. Незадолго до этого, к окончанию второго класса, Беньямин оставил школу навсегда. Теперь он работал с отцом, симпатичным невысоким человечком с изрытым морщинами и оспинами лицом. Тот восхищался сыном, который возвышался над ним на целую голову и мог поднять его одной рукой, когда в лавке не было посетителей.

Через два дня после ухода Беньямина и Салман вышел за ворота с изображением святого Николая, чтобы никогда уже больше в них не войти. Никто из соседей так ни разу и не поинтересовался, почему он не ходит в школу, как другие дети. Во Дворе милосердия образование ценилось невысоко. Здесь боролись за выживание. Случай Салмана тем более не вызывал никаких сомнений: он сидел дома с больной матерью, которая только в его присутствии переставала плакать и причитать.

— Почему ты не в школе? — спросила его как-то Сара.

— Моя мать… — Он подыскивал подходящие слова, но под взглядом Сары ложь умерла у него на языке. — Я ненавижу школу… Это ужасно… Я больше не хочу учиться, — выдавил он сквозь стиснутые зубы.

— Хочешь, я почитаю тебе, как раньше? — предложила Сара, которая знала, почему Салман так ненавидит школу.