Дирк Зиверт сел на поезд из Оснабрюка в 07:28, чтобы навестить своего брата Гюнтера, служившего на зенитной батарее во Фридрихсфельде на Нижнем Рейне. Домой он вернулся нагруженный всевозможными замечательными вещами, которые Гюнтер накупил в Голландии – в числе прочего там были сухое игристое (Sekt) и другие вина, мыло и какао. Через два месяца Гюнтер прислал домой из Гревена посылку со смальцем, сливочным маслом и курицей. Ему, как бойцу моторизованного отряда, было особенно удобно перевозить товары с оккупированных территорий. Себе он купил массивный и тяжелый, но крайне престижный радиоприемник Philips. Франция в особенности казалась немцам настоящим рогом изобилия – там можно было приобрести самые разные качественные товары, от чулок до изысканных вин. Когда отец Мараньи Меллин вернулся из Парижа в апреле 1942 г., их стол ломился от деликатесов, от миндаля и груш до корицы, паштета и моркови, завернутой в тонкие ломтики ветчины. Не говоря уже о том, что он вдобавок привез домой писчую бумагу, материалы для шитья, чулки, перчатки, ремни, стиральный порошок, обувь, мыло и постельное белье. Поражаясь всему этому, Маранья размышляла в дневнике, что «сейчас это стало обычным делом в Германии. Всюду, куда приходят солдаты, они покупают, будь то в Голландии, Бельгии, Франции, Греции, на Балканах, в Норвегии и т. д.» [64]

Пока отцы, братья и дяди отправляли родным дефицитные продукты, такие как мясо и фрукты или одежда, обувь и качественное мыло, дома начал развиваться небольшой черный рынок. Одним из самых распространенных средств обмена, своеобразной бартерной валютой, стали сигареты – полиция безопасности обратила на это внимание, заметив, что женщин, которые целиком забирают положенный паек сигарет, намного больше, чем курящих женщин. Со временем черный рынок развивался, стимулируемый, с одной стороны, товарами, поступавшими в немецкие домохозяйства из-за границы, а с другой – голодом миллионов иностранных рабочих. Полностью зависевшие от милости своих хозяев, многие подневольные работники на фермах в попытке расположить их к себе чинили детские игрушки или вырезали игрушки из дерева [65].

Ни полицейские предписания, ни бдительные соседи, ни даже публичные повешения поляков не могли полностью отделить хозяев от илотов: немцев и иностранцев тянули друг к другу черный рынок и работа, религиозные обряды и семейные ужины, сексуальное влечение, присмотр за детьми и кинематограф. В Пфальце подростки в форме гитлерюгенда водили польских девушек в кино. Немецкие дети повсюду забрасывали поляков камнями или снежками. Но летом 1940 г. наплыв иностранцев с их непривычной речью и обычаями еще казался временным явлением. Хорошо было быть немцем – англичанам оставалось только признать, что они проиграли войну [66].

Весной 1940 г. в ходе боев за Норвегию Королевский флот потопил половину надводных боевых кораблей Германии, и к 1 июля у Германии оставались в боевой готовности только один тяжелый и два легких крейсера, а также четыре эсминца. 3 июля британские корабли атаковали и потопили французский флот в Мерс-эль-Кебире, чтобы он не попал в руки немцев. Сосредоточенная в портах Ла-Манша немецкая армия могла осуществить переправу только в одном случае – если люфтваффе возьмет под контроль небо и будут бомбить Королевский флот с воздуха. Поэтому с 13 августа немецкие эскадрильи, размещенные в Норвегии, Франции и Нидерландах, начали наносить удары по британским аэродромам и центрам радиолокационного контроля [67].

Потери с обеих сторон нарастали, оборонительные возможности британских ВВС были почти исчерпаны, и в этот момент произошло несчастье. 24 августа 1940 г. война впервые пришла в британские города – сотня самолетов сбросила бомбы на лондонский Ист-Энд. Они действовали без приказа Гитлера – и даже вопреки ему, поскольку фюрер подчеркнуто оставил право на это решение за собой, понимая, что оно повлечет эскалацию, которую, вероятно, выгоднее всего будет совместить с наземным вторжением, как это было в случае с бомбардировками Варшавы и Роттердама. Хотя люфтваффе было гораздо легче добраться до Англии со своих новых континентальных баз, чем британским ВВС нанести удар по Германии, Черчилль приказал немедленно отреагировать. В ночь с 25 на 26 августа 22 бомбардировщика Hampden и Wellington нанесли удар по Берлину. Они причинили городу незначительный ущерб, но психологические и стратегические последствия удара были огромны. 4 сентября 1940 г. Гитлер поклялся в переполненном берлинском Дворце спорта: «Мы уничтожим их города! Мы положим конец выходкам этих ночных пиратов» [68].

Герман Геринг по-прежнему сохранял популярность, но над ним начали посмеиваться, ведь он обещал, что бомбы никогда не упадут на Германию, а если это случится, люди могут называть его Мейером – теперь прозвище прижилось. Немецкие власти начали строить в столице Рейха систему глубоких бомбоубежищ, а места бомбежек сами по себе стали достопримечательностью. Двенадцатилетнему Томасу Геве они казались не менее увлекательными, чем выставки трофейной военной техники. Снова надев для маскировки форму гитлерюгенда, он составил перечень пострадавших от ударов столичных зданий – его, словно вуайериста, привлекала возможность «рассмотреть все их интимные интерьеры» [69].

Представления немецких детей о враге были почти такими же бессвязными, как у взрослых. Исполненный воодушевления десятилетний Детлеф в письме от 30 сентября 1939 г. отправил отцу рисунок летчика и бомбы, «которой англичане получат по своим еврейским носам», и взволнованно добавил: «А ты уже видел негров?» Но те же школьные учителя, которые приучали учеников видеть вокруг силы мирового еврейского заговора, на протяжении всей войны учили их английскому языку и воспитывали в них огромное уважение к английской культуре, спортивным идеалам и литературе. При этом дети говорили об «англичанах», а не о «британцах» – возможно, как раз потому, что кельтский налет делал их менее похожими на германцев. И если они не до конца понимали, как относиться к своим «английским кровным братьям», пожалуй, в этом нет ничего удивительного. Созданный режимом образ германской континентальной империи во многом был вдохновлен «Английской мировой империей». В Веймарской Германии не просто необыкновенно пышным цветом расцвела англофилия – нацистский режим стремился наряду с прочным политическим союзом добиться от Британии общественного признания. Ожидая наступления на Францию, отец Розмари обратился мыслями к ее будущему и посоветовал ей выучить английский язык. «Даже если англичане наши враги, – рассуждал он, – учить их язык все же необходимо и полезно, потому что, насколько мне известно, английским владеют более 300 миллионов человек (вспомни Америку и подумай о том, что мы можем получить колонии в Африке – а жители этих мест говорят только по-английски)». Но ему не о чем было беспокоиться – она всегда получала по английскому только отличные оценки. Пока бушевала битва за Британию, дети играли в новую настольную игру «Атака “Штукас”» и пели недавно появившуюся песню «Бомбы, бомбы