Однако отказ большинства современных биологов следовать «биогенетическому закону» в его буквальной трактовке не перечеркивает большого значения, которое имеет изучение онтогенеза для восстановления родословной животных. Нередко бывает так, что внешнее или внутреннее сходство настолько обманчиво, что ставит в тупик самого проницательного анатома. Вот тут-то и приходит на помощь изучение онтогенеза, позволяющее выявить родственные связи там, где их совсем не ждали.

Вот, например, что связывает нас с вами, представителей типа хордовых, с разнообразными океанскими тварями, объединенными в составе типа иглокожих? Иначе говоря, с морскими звездами, морскими ежами, голотуриями и их родней. Внешний облик животных, входящих в эти типы, да и образ жизни, который они ведут, очень различны. И тем не менее на генеалогическом древе царства животных две ветви, соответствующие хордовым и иглокожим, располагаются довольно близко. «Глупый» морской ёж — гораздо более близкий родственник нам, гомо сапиенсам, чем такие «башковитые» существа, как муравьи или осьминоги. Откуда мы знаем об этом? Именно из сравнения зародышевого развития (мы еще вернемся к этому вопросу, чтобы разобраться в нем подробнее).

Еще одни неожиданные наши родственники — это асцидии. Существа, похожие на мягкий студенистый мешок и проводящие всю свою взрослую жизнь на дне морском. Типичная взрослая асцидия неподвижно сидит, прикрепившись к субстрату, и нет у нее других дел, кроме как мирно фильтровать морскую воду, отцеживая из нее всякие съедобные частички, да время от времени размножаться. Нет у асцидии ни головы, ни скелета, ни конечностей, да и потребности куда-то бежать, плыть или ползти тоже нет. Пища сама попадает к ней в рот, как вареники в рот гоголевскому Пацюку. Но так было не всегда. Личинка асцидии, которой предстоит, если повезет, превратиться в такой вот неинтересный мешок, способна к активному плаванию, а главное, анатомически устроена гораздо сложнее, чем взрослая особь. Например, у личинок есть хорда. Так называется особый эластичный тяж, идущий вдоль тела, который у нас с вами (как и у большинства других позвоночных) в ходе зародышевого развития замещается позвоночником. На этом основании все обладатели хорды считаются родственниками и помещаются в состав типа хордовых. Личинка асцидии имеет нечто вроде зачатка головного мозга, да и вообще по многим признакам похожа на раннюю рыбообразную стадию развития позвоночных. Правда, почти все это анатомическое богатство утрачивается после того, как личинка асцидии становится взрослой и переходит к сидячему образу жизни, при котором такие сложности ей уже не нужны. Нет потребности обладать хордой, мозгом, глазами (и вообще относительно развитой нервной системой), хвостом. Взрослая особь буквально деградирует в анатомическом отношении, и, не имей мы представления о том, как устроена личинка, вряд ли когда-нибудь причислили асцидий к типу хордовых, а значит, и к нашим (относительно) близким родственникам.

Само собой, эмбриологический метод применим не только к хордовым, его с успехом используют для установления родственных связей между различными группами беспозвоночных. Но в последние 20–30 лет популярность такого подхода несколько померкла, потому что в руках исследователей оказался еще более мощный и эффективный инструмент восстановления генеалогии. Возникла совершенно новая отрасль науки, именуемая молекулярной филогенетикой.

Примерно в те самые годы, когда Чарльз Роберт Дарвин в Англии трудился над рукописью «Происхождения видов», на другом конце Европы безвестный монах Грегор Мендель из города Брно (тогда называвшемся Брюнн) проводил опыты по скрещиванию гороха, которые спустя полвека принесут ему великую, хотя и посмертную, славу. Мендель доказал, что передача по наследству признаков живых организмов (всех, а не только садового гороха) происходит с помощью неких носителей информации, которые он назвал наследственными зачатками. Сейчас мы называем их коротко — гены. Прошло еще почти сто лет, и генетики определили, что каждый такой ген может быть представлен как своего рода «текст», записанный четырьмя буквами генетического алфавита — А, Т, Ц и Г (напомню, что эти буквы соответствуют четырем видам нуклеотидных оснований, из которых построена молекула ДНК, — аденину, тимину, цитозину и гуанину)[61]. С их помощью записана вся генетическая информация, которая содержится (и содержалась) во всех живых обитателях нашей планеты. Четыре буквы — это не мало. Фраза, которую я прямо сейчас набираю на клавиатуре компьютера, в памяти машины записывается с помощью всего двух символов — нуля и единицы. С помощью такой двоичной системы кодирования можно записать любой текст. Например, фраза из четырех слов «буря мглою небо кроет» на машинном языке выглядит вот так:

Нечто похожее можно увидеть, если получить расшифровку нуклеотидных последовательностей какого-либо гена. Вот так выглядит расшифрованная последовательность гена цитохромоксидазы из митохондрий небольшой пресноводной улитки, известной как болотный прудовик (Stagnicola palustris):

Выглядит не более информативно, чем нашумевшие некогда «заумные» стихи поэта-футуриста Алексея Кручёных:

Сам по себе такой генетический текст, возможно, значит немного, но если сравнивать его с аналогичными текстами, взятыми у других организмов, у которых тоже имеется ген цитохромоксидаза, мы можем выяснить немало интересного. Общий принцип состоит в том, что чем ближе по степени родства сравниваемые виды, тем выше должен быть процент совпадений в этом генетическом тексте. Почему это так, помогает понять уже известный нам принцип дивергенции. Оказывается, дивергируют не только морфологические признаки, но и геномы.