Здоровые, молодые ребята, стоявшие перед Геннадием Ильичом, жили за счет других. Нет, не так. Они жили тем, что причиняли вред другим людям. Отведенные им сроки были невелики, но за это время они успевали натворить много злых дел. До гибели сына Геннадию Ильичу не приходило в голову, что, отступая перед бандитами, уступая им, он и сам является соучастником их преступлений. Теперь до него дошло. Сколько было случаев, когда ему говорили отойти в сторону, не лезть не в свои дела, и он отступался. Не требовал, чтобы заведенные дела доводились до конца, не пытался выяснить, что объединяет лидеров преступных группировок и полицейское начальство, раз первые до сих пор не истреблены, а вторые жируют, ездят на работу чуть ли не на роллс-ройсах и возводят себе трехэтажные дворцы. Ему было удобно не задумываться над этим. Или, задумавшись, ограничиваться бурчанием сквозь зубы.

Смерть Сергея все изменила. Геннадий Ильич прозевал момент, когда его родной сын стал бандитом. Последовала расплата. Что ж, по большому счету это было справедливо. Но справедливость здесь не заканчивалась. Парни, стоящие перед Геннадием Ильичом, тоже заслуживали того, чтобы лечь в холодную землю. Он не собирался делать никаких скидок на их молодость и наивность.

Деньги, предложенные ему, были кровавыми. Их не заработали. Их отобрали или похитили. И теперь этими деньгами бандиты собирались расплатиться с Геннадием Ильичом за отнятого у него сына.

Он ждал повода. Он был готов броситься на любого, кто посмеет проявить неудовольствие. Александр почувствовал состояние брата и обратился к парням:

— Не возьмет он ваши башли. Оставьте его. Уходите.

Пятерка переглянулась и подчинилась.

Геннадий Ильич схватил Александра за куртку и встряхнул:

— Зачем? Они уже были готовы полезть на рожон.

— Вот поэтому я и отправил их, — объяснил брат. — Пока ты на них не бросился. Чем бы это закончилось, догадываешься?

Геннадий Ильич разжал пальцы, сжимавшие болоньевую ткань.

— Нас бы просто избили и вывозили мордами в грязи, — безжалостно продолжал Александр. — Ты этого хотел? А по-моему, хреновое начало для крестового похода. Дерись, когда уверен в победе или когда прижали к стенке и отступать некуда. Сейчас не та ситуация.

— Какой ты благоразумный, — буркнул Геннадий Ильич, отвернувшись.

Он понимал правоту брата, но не хотел признавать этого.

— Приходится, — примирительно произнес Александр. — Когда жизни мало остается, неохота совершать новые глупости. Кстати, о глупостях. Не нужно предупреждать врага о своих намерениях.

— Ладно, ладно! Разошелся! Тоже мне, Александр Македонский выискался.

Несмотря на недовольство, Геннадий Ильич не мог не согласиться мысленно с братом. Он и в самом деле повел себя, как идиот. Умный человек молча принял бы деньги и потратил бы их на осуществление задуманной мести.

Не глядя друг на друга, братья Карачай направились к выходу с кладбища.

Пока они спорили, пятеро парней из «Бульдога» успели отдалиться достаточно далеко. Они испытывали злость и обиду. Ехали к Серегиному бате с открытыми сердцами и желанием разделить его горе, а с ними обошлись, как с щенками. Будь это не отец Сергея и происходи дело не среди могил и венков, они бы не стерпели.

Вот о чем разговаривали «бульдоги», шагая по заснеженной, но уже подтаивающей аллее. Благородные чувства иссякли. Они матерились и жалели, что не дали отпор. Пришли к единому мнению: деньги следовало запихнуть в пасть старика, чтобы заткнулся. Никто не смеет обращаться с ними подобным образом!

Знай парни, что ожидает их через каких-нибудь несколько минут, они бы выбрали другую тему и вообще вряд ли шли той дорогой, которая вела некоторых из них прямиком к гибели. Но они ничего не подозревали. Не предполагали даже, что захваченный в плен Рахман успел не только сбежать, но и отдать несколько первоочередных приказов.

Рахману было тридцать пять лет. При первом же взгляде на него вы понимали, что видите перед собой человека незаурядного и опасного. Он никогда не бывал чисто выбрит, но и бороду окончательно не отпускал. Щетинистый, с довольно длинными волосами, зализанными назад, он обладал гипнотизирующим взглядом и неприятным, скрипучим голосом. Любил одеваться во все черное. В пальцах часто вертел четки с кисточкой.

Вся его жизнь была жизнью бандита. Теоретически было у него когда-то детство, были какие-то родители, всякие юношеские переживания. По-настоящему он влюбился четырнадцатилетним или пятнадцатилетним парнем и в том же возрасте изнасиловал эту девушку, убил и сбросил в горную реку, опасаясь мести ее родичей. Правда выплыла наружу, Рахман (которого звали тогда совсем иначе) бежал, бросив семью на растерзание. Позже до него доходили слухи, что двух его старших братьев и отца убили, но он не почувствовал ничего, ни вины, ни сожаления, ни скорби. К этому моменту на его счету числилось не менее полутора десятков убитых, и нервная система его избавилась от лишних эмоций.

Для Рахмана было ужасным унижением не только то, что его взяли в плен, но и то, как именно это было проделано. Какие-то сопливые мальчишки, способные лишь гири тягать да на турниках подтягиваться, переиграли его, лидера осетинской группировки! Как мог он проявить столь непростительную беспечность! Почему не усилил охрану «Терека», почему не позаботился о том, чтобы своевременно избавиться от вожака «бульдогов», не предвидел, что у них хватит наглости и отваги поквитаться за поражение! Что теперь будут говорить о Рахмане в авторитетных кругах? Над ним смеяться будут! Такие оскорбления смываются только кровью.

И, сидя на привязи в спортклубе, он поклялся себе, что не успокоится, пока обидчики не будут перебиты, перетраханы в задницы и изгнаны из города, который по дурости своей посчитали своим. Только после этого позор будет смыт со славного имени Рахмана. Только таким образом вернет он себе уважение соплеменников.

Парни Сильвы держали его на верхнем этаже, в помещении, где складировались старые маты и прочая рухлядь. Его допрашивали дважды: один раз относительно вежливо, другой раз — жестко, с применением паяльника и пассатижей. В результате он лишился двух ногтей на левой ноге и больше не мог сидеть прямо, вынужденный принимать скособоченные позы то на одной ягодице, то на другой.

От него требовали согласия на выкуп. Сильва с подручными настаивали, чтобы Рахман приказал своим людям заплатить за него четверть лимона баксов. Когда стало ясно, что он не пойдет на сделку, спортсмены снизили сумму выкупа до ста пятидесяти тысяч. Неопытные в подобных делах, они не понимали, что тем самым показывают свою слабину и нетерпение. Будь Сильва поумней и понастойчивее, он продолжал бы настаивать на своем, пока Рахман не сдался бы (а это произошло бы рано или поздно, потому что долго терпеть пытки не способен никто). Но спортсмены спешили и тем самым испортили все дело. Рахман тоже начал торговаться. Создавалось впечатление, что они вот-вот договорятся. Благодаря этому пытать его перестали и стали относиться к нему с подчеркнутым уважением.