Между тем Толик разузнал у кого-то, что магазин рядом, а в нем водка (почему-то калужского разлива), и так жалостливо предложил выпить, будто он раненый, а не в дерьме испачкался. Собрал с нас по рублю и, пока мы с Сашей получали по бесплатным талонам пищу, юркнул в дверь и вернулся победителем.

Колхозники ели деловито, а в нашем углу, просвеченном солнцем, разливалась вместе с водкой благодать. Саша рядом с москвичами чувствовал приподнятость, Толик, забыв пережитое, азартно рассказывал о раскопках в Узбекистане, сбиваясь с того, что нашли, на то, сколько выпили, а я – что я? Не кнут же у меня в руке, чтоб погонять, а тоже стакан.

Постепенно столовая пустела… где-то в глубине звякали посудой, уборщица протирала пол. «Мальчики, мы закрываем!» – поторопил женский голос. Вот тоже тайна российская: если ты трезвый, то – гражданин, господин, в крайнем случае «молодой человек» независимо от возраста, а если вас трое и вы пьете, то – мальчики!

Ну, вышли мы на солнцепек, постояли, магазин, слава богу, уже закрыт, – поехали к яме. Была неосознанная надежда, что она углубилась. «А что там может быть?» – спросил невесть откуда взявшийся рыжий парень. «А что угодно», – сказал я. «И клад?». «И клад, – согласился я, – но нам процентов не дадут – мы на службе». «А другим?..». «Другим, – сказал я, – могут».

Принялся копать и не обратил внимания, что рыжий, отлучившись, вернулся с лопатой и тоже начал ковырять землю. Толик вельможно наблюдал и вдохновлял историями, из коих следовало, что чуть ли не везде можно найти ценность. Рыжий на все откликался вопросом: «А сколько это стоит?» Толик, подумав, потомив, щедро называл сумму, после чего лопата в руках нового землекопа двигалась быстрей. Я за компанию тоже подначивал, забыв, что насмешка возвращается бумерангом, если потешаешься над слабым или несмышленым. И главное, что избежать соблазна трудно и горе тому, через кого соблазны приходят.

Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается: яма углублялась, обнажая кирпичные стены, а нам пора было уже отчаливать. «Вероятно, это подвал дома, – успокоил себя и меня Толик, – я в Москве позвоню Векслеру…» Отвел рыжего в сторону, что-то нашептал ему и, нацарапав на бумажке, сунул наш телефонный номер.

Выспавшись в электричке, Толик выглядел вполне вменяемым, и мы расстались со взаимным облегчением.

Прошел месяц или около того. Я занимался своим делом, Толик – своим, иногда мне звонили с радио: когда эфир, переделать концовку. Изредка ко мне заходили друзья-юмористы, оглашая сдержанную атмосферу нашей конторы бодрыми голосами. Поездку в Можайск заслонили другие командировки с делами более насущными, и вдруг разразился скандал.

Оказалось, рыжий обалдуй, помогавший копать яму, украл у своей бабки все иконы. Его арестовали, и он сообщил, что от нас узнал о стоимости икон. А на вопрос: кому хотел сбыть? – дал наш телефон и назвал наши имена.

Только истинно невиновный может понять, как нелепо и пусто звучит фраза «Я не виноват» в учреждении, где ее повторяют все виноватые и с большей убедительностью, чем невиновный. И вот, когда ситуация гадко сгустилась и все с радостью стали думать: какая же ты сволочь, Толик вызвал меня в коридор и там – я прямо оторопел, но не от страха, а от удивления, сказал почти счастливо: «Меня тетка отмажет, а ты пропадешь!»

Он вернулся в отдел, и я вернулся, он сел за стол, и я сел, он молчал и перелистывал какие-то бумаги, и я молчал…

Его тетка была секретарем у большого, известного начальника и отмазать могла, однако в милиции справедливо решили, что если мы имеем дело с подлинными ценностями, зачем нам рыжий неуч и неценные иконы его бабки. А знаменитый Векслер к тому времени выяснил, что в яме той была просто печь для обжига кирпича.

Мы и дальше работали с Толиком в одном отделе, в полуподвальной комнате у слияния Москвы-реки с Яузой, и я, как уж заведено, первым здоровался с ним, как, впрочем, и с другими в моей жизни, кто меня почему-то ненавидел.

Р.S. Имя археолога я в рассказе изменил, на самом деле Толика звали Вадик или… Славик. А вот водка была точно калужского разлива.

Алло, Люся, это я! Догадайся, откуда я звоню? Почему из дурдома? Самое для меня место? Ошибаешься, Люся, я из тюрьмы. Ловили киллера по словесному портрету: нос средний, лоб средний, рост средний – меня и схватили!

Ну почему хуже всех?! Кроме меня еще пять тысяч поймали – и все сознались. А ты попробуй не сознайся, если они сначала бьют – потом спрашивают!

Я, Люсь, сознался во всех нераскрытых убийствах – теперь меня в камере уважают. Вчера с телевидения приезжали интервью брать, спрашивали: какие женщины мне нравятся – блондинки или брюнетки? А я, Люсь, и забыл, какая ты – ты ж всегда красишься, сказал: лысые, то есть – обыкновенные. А когда спросили, скрывал ли я от жены об убийствах, сказал «нет» – я ж от тебя, Люсь, ничего не скрываю.

Что это упало? Ах, это ты? Ну, сейчас встала? Села. Люся, быстрее сядешь – скорее выйдешь! То есть выздоровеешь. Ну ладно, я тебе потом позвоню.

Алло, Люся, это я. Не, не из автомата, у нас у всех сотовый. Камера такая – люкс. Сидят только авторитеты. Начальник тюрьмы сам к нам звонить ходит. У него аппарат старый – еще при Дзержинском ставили. Дурак? Ах, я дурак. Ну ладно, я тебе потом позвоню.

Алло, Люся, это я. Ты что делаешь? Врача вызвала, а дверь открывать боишься? Ну, пусть он тебя через дверь послушает. Почему я веселый? А я их обманул: сказал, что золото под фундаментом нашего дома зарыл, – так что наконец-то нашу пятиэтажку сломают! И мы переедем!

Нет, Люся, меня не расстреляют. Из нашей камеры всех под залог выпускают. Да, я сказал, что здесь сидят авторитеты, но не сказал, что только до вечера. Пока им деньги не привезут.

Кто мне привезет? Люся, когда я во всех убийствах признался – мне сразу тысяча предложений! На части рвут: магаданские, астраханские, тюменские… Я, Люся, поближе к дому выбрал – кремлевские. Посмотри в окно, если БМВ под окном стоит – это мой аванс. Мусоровоз стоит. Странно. Ладно, я тебе потом позвоню.

Алло, Люся, это я. Почему тихо говорю? У нас тут после обеда мертвый час – одного убили. Ничего не сделал – во сне храпел. Вот и он поспорил, что лекарства против этого нет. Ну что «что» – проспорил, сейчас не храпит. А у тебя как дела? Врач приходил? И что сказал? Что все плохо. Дала бы ему на сто рублей больше, он бы сказал, что все хорошо. Люся, сейчас все продается и покупается! Вот мы дали надзирателю сто долларов, и он сейчас убиенному сказки читает. Ну ладно, я тебе потом позвоню.

Алло, Люся, меня освобождают! Люся, они не верят, что я всех убил. Они попросили меня прихлопнуть комара, я полчаса за ним гонялся. Опрокинул на следователя шкаф, два раза бил себя по лицу, а он все равно летает, гад! А потом на нос прокурору сел. И представляешь, Люся, пока я замахивался, он улетел, а прокурор остался.