казался волнообразным и переливающимся. Я опустила стекла, жара давила, мы видели очередной свой постер, и все на секунду ускорялось. У меня в рюкзаке еще оставалось немало экземпляров, однако Зеки все время тревожился, боялся, что нас застукают. Мы засунули несколько штук в почтовые ящики домов, в которых, как нам показалось, никого не было, отмечали точки на карте, но в основном просто катались.

Я никогда не испытывала особой привязанности к Коулфилду — я чувствовала себя связанной с ним, в том смысле, что годы, проведенные в нем, могли бы осложнить мне жизнь в каком-нибудь другом месте, однако никогда не считала, что Коулфилд меня сформировал. Все думают, что Юг — это, типа, Фланнери О’Коннор. Что он населен призраками. Может, так оно и есть, где-нибудь в глубокой глубинке, но лично я себе его никогда таким не представляла. У нас был «Макдоналдс». Что тут еще добавишь? Книжного магазина не было, согласна. Из музеев у нас был Музей старой тюрьмы, Музей военного транспорта и Железнодорожный музей. Еще у нас был «Уолмарт». Ходила я в обычной одежде. Пока мы с Зеки колесили по городу, я обращала его внимание на всякие памятные для меня места, типа «С этой карусели я упала и сломала молочный зуб», «Этому обувному магазину уже восемьдесят лет, и если купить в нем туфли, можно вставить деревянную монетку в специальный аппарат, и механическая курица снесет пластмассовое яйцо с конфетой», «В этом „Бай-Лоу“ я стащила журнал про хеви-метал, потому что хотела повесить у себя в комнате плакат с Литой Форд»[13]. Я почувствовала что-то вроде любви к этому городу. Или мне просто хотелось, чтобы его полюбил Зеки. А если он его не полюбит, если старинная аптека, в которой продавался сок из лайма с вишней, его не впечатлит, я приклею один из наших постеров под прилавком, и тогда как он сможет не почувствовать что-то вроде любви к нему?

Пока мы кружили по городской площади (мы сделали это семь раз), Зеки сообщил, что его бабушка вчера вечером узнала про постеры на собрании кружка по изучению Библии — одна пожилая дама принесла один на собрание.

— Они все считают, что тут не обошлось без Сатаны, — сказал Зеки. — Дьяволопоклонничество, типа того. — Одна из тетушек убеждена, что слова на постере являются вольным переложением стиха из Откровения Иоанна Богослова, и они весь вечер пытались найти его в Библии, но так ничего и не нашли.

— Все думают, что это взято откуда-то, — заметила я.

— Да все, вообще-то, взято откуда-то, — ответил Зеки.

— Разумеется, но конкретно это взято из меня. Только из меня.

— И из меня, — сказал Зеки с улыбкой.

— И из тебя.

На Криксайдском рынке мы купили пару бутылок энергетика «Сан Дроп» и несколько жвачек со вкусом винограда. Убедились, что наш постер по-прежнему висит на доске объявлений. Когда я пристально на него поглядела, он заколебался, словно мираж в пустыне. Полезла в свой школьный рюкзак и, когда парень за прилавком отвернулся, приделала еще один постер, прямо поверх уже висящего. Я почувствовала, что атмосфера сгустилась в два, а то и в четыре раза, и у меня слегка закружилась голова. Тут же на рынке выпила, не отрываясь от горлышка, полбутылки энергетика, как будто умирала от жажды, потом вывалилась наружу, на раскаленный воздух. Я поняла, что это красота одержимости. Она не становилась слабее. Настоящая одержимость, если делать все правильно, от раза к разу не меняет свою напряженность, это своего рода удар электротоком, заставляющий сердечную мышцу сокращаться. И это было так классно.

Зеки ждал меня на улице, и мы чокнулись бутылками. Он запустил руку в мой рюкзак, выхватил оттуда еще один постер и сделал из него бумажный самолетик. Выждал несколько секунд и, убедившись, что никто за нами не наблюдает, запустил самолетик в направлении стоящего на парковке пустого автомобиля с опущенными стеклами. Самолетик поймал попутный ветер и полетел к окну, и у нас перехватило дыхание от того, насколько совершенен был этот полет, но затем бумажный самолетик сделал какую-то мертвую петлю и рухнул на землю. Зеки бочком проворно добрался до самолетика и вбросил его через открытое окно внутрь автомобиля, на пассажирское сиденье. Мы захихикали. Зеки схватил меня за руку, притянул к себе, и мы поцеловались. Однако я не была полностью к этому готова, и наши зубы щелкнули друг о друга, и от этого я даже слегка зашипела, подумав, что у меня треснул один из передних зубов. Я захотела тут же повторить наш поцелуй, ведь теперь я была к нему готова, но боялась, что все равно все испорчу, например случайно откусив Зеки нос.

Это был наш первый поцелуй на публике, что, на мой взгляд, придавало ему официальность. Я не знала, что́ именно там было официального и что именно мы таким образом возвещали. Наши встречи не являлись свиданиями. Зеки не был моим парнем, по крайней мере, я его в таком качестве не воспринимала. Я посмотрела вокруг, не заметил ли кто-нибудь, как будто этот кто-нибудь мог сказать нам, что все это значило; однако же мы оставались невидимы. Нас как будто не существовало. Поэтому я снова поцеловала Зеки. Вот что было официально: в целом мире мы были невидимы для всех, кроме нас самих.

Дверь рынка с шумом распахнулась, и на улицу вышла женщина, неся в обеих руках пирожные «Литл Дебби». Она направилась прямиком к автомобилю, в котором на пассажирском сиденье лежал один из наших постеров. Мы запрыгнули в машину и отъехали подальше, не проследив за тем, что случилось потом.

И ведь все лето могло бы пройти таким образом. Это так несложно себе представить. Мы развешивали бы постеры, люди устали бы от этой таинственности, а мы привыкли бы к жаре. Я занялась бы безболезненным, насколько это возможно, сексом с Зеки под одеялом и покрывалом на своей кроватке, пользуясь не подлежащим обсуждению презервативом. Мама Зеки в конце концов поняла бы, хочет ли она помириться со своим мужем, или что теперь, став матерью-одиночкой, она нуждается в работе, и они вдвоем вернулись бы в Мемфис. А я вспоминала бы о Зеки и о нашем единственном лете. Мы посылали бы друг другу свои произведения: он — рисунки, я — главы романа. Иногда мы писали бы друг другу письма, пока не вмешается реальная жизнь: заявления в колледжи, новые друзья. На каждый второй День благодарения он приезжал бы в Коулфилд, чтобы навестить бабушку, и мы колесили бы по городу и, быть может, даже