Хобарта, и он сказал, что изначально в конце заголовка стоял вопросительный знак, однако редактор его убрал.

— Вопросительная интонация делает его менее безответственным, — объяснил Хобарт. Услышав это, я закатила глаза, и Хобарт добавил: — И, кстати, журналист иногда обязан быть провокатором.

— В «Коулфилдских ведомостях»?! — вскричала мама.

Кроме заголовка, на первой странице были размещены два изображения. Первое — цветная фотография заброшенного дома, в котором «находились в плену» Билли и Брук, и, похоже, копы действительно намотали вокруг него сигнальную ленту в несколько витков и, вместо того чтобы смотать обратно, решили беспорядочно ее развесить поблизости от вероятного места преступления. Второе изображение — репродукция нашего постера, довольно расплывчатая и совсем нестрашная на хреновенькой газетной бумаге. Поскольку репродукция была мелкой, надпись на постере разобрать было практически невозможно, но я все равно вперилась в изображение и читала ее, беззвучно шевеля губами.

Хобарт не смог поговорить ни с Билли, ни с Брук, поскольку их родители решили, что детям необходимо уединение, дабы прийти в себя от перенесенного шока. Зато Хобарт имел трехминутную беседу с отставным профессором по уголовному праву Университета Восточного Техаса, который сказал, что постер весьма интересен, потому что руки на нем не являются типичным для сатанинских граффити символом, хотя присутствие детей, безусловно, все усложняет. Еще он сказал, что ему потребуется больше времени на изучение надписи на постере, а также на проверку вариантов математического преобразования букв в цифры, могущие сложиться в число 666. Кроме того, это могут быть строчки из какой-нибудь хеви-метал-баллады, что типично для граффити подобного рода. Добавил, что последняя его стоящая упоминания работа была посвящена преобладающей роли оккультизма в нераскрытых в восьмидесятые годы убийствах, поэтому он уверен, что мог бы проследить определенную связь с данным постером.

— Из Нэшвилла сегодня приезжает репортер за дополнительной информацией об этом постере, — сообщил Хобарт.

— О постере? — спросила мама потрясенно.

— О возможном его влиянии, — пояснил Хобарт.

— Хобарт, ложность подобных инсинуаций была доказана еще десять лет назад, — сказала мама. — Вспомни про Типпер Гор[14]. Хобарт, ты что, хочешь быть как долбаная Типпер Гор?

— Это не тот случай, и ты это знаешь, — ответил он. — «Подземелья и драконы» или там «Джудас Прист»[15], я согласен, тут ни при чем. Но в нашем случае отсутствует какой-либо первоисточник, верно? И в этом загадка.

Неожиданно до меня дошло, что уже восемь тридцать утра и Хобарт стоит в нашей гостиной в той самой одежде, в которой он заходил к нам вчера. То обстоятельство, что мама каким-то образом приблизила к себе Хобарта, пока он портит то единственное, чем я по-настоящему увлечена, беспокоило меня больше, нежели угроза быть пойманной.

Зеки заявился к нам после полудня вместе с бабушкиным экземпляром «Коулфилдских ведомостей».

— Слов нет, как я ненавижу бойфренда твоей мамы, — сказал он, и я тут же разъяснила ему, что моя мама — гордая одинокая независимая женщина, а Хобарт — просто ее знакомый.

— И он собирается сломать нам жизнь, — продолжил Зеки, и это не прозвучало так уж наигранно.

Дело в том, что наша жизнь была посвящена развешиванию постера по всему Коулфилду, а Хобарт временно лишил нас этой возможности. Однако я поняла, что Зеки говорит о другой жизни. Реальной, той, которая должна будет скоро возобновиться. Он опасался, что его запишут в несовершеннолетние преступники и не примут в художественную школу или куда-то там еще. Что от него может отвернуться отец. Что взрослые будут разочарованы. Между нами возникла крошечная трещинка. Мы были связаны взаимными узами; мы кое-что сделали вместе. Но теперь, когда это дело привлекло внимание других людей, мне придется удерживать Зеки, иначе он исчезнет.

Я схватила набитый постерами рюкзак, и мы сели в машину. Мы просто колесили по улицам с унылыми, неинтересными домами, среди которых можно было насчитать лишь парочку симпатичных. Можно было легко представить себе две противоположные картины будущего этого города: а) все эти паршивые домишки будут снесены, и на их месте построят новые; б) симпатичные дома разрушатся и исчезнут, а все прочие опустеют. Я велела Зеки достать карту из перчаточного отделения, и он неохотно подчинился. Он вдруг ко всему стал относиться как к улике. Он этого не говорил, но я знала, что он думает про отпечатки пальцев, и это казалось мне просто смешным. Мы были призраками. Никто нас не видел. Ну, обнаружат они какие-то завитушки на постере. Кому есть дело до отпечатков пальцев? Сосредоточьтесь на лачугах, придурки. Ими займитесь.

Мы отмечали галочками проверенные нами места. Некоторые постеры еще висели, и это вызвало у меня чувство глубочайшего удовлетворения, однако многие оказались содраны. Я хотела повесить новые на их место, но Зеки сказал, что не стоит торопиться, так как за этими местами могут наблюдать. Он принялся то складывать, то разворачивать лежащий на его коленях постер. Мне показалось, что Зеки делает оригами и скоро у него на коленях окажется маленький лебедь, но на самом деле он лишь старался сделать постер как можно меньше; казалось, он в своем тревожном состоянии готов складывать постер до тех пор, пока тот попросту не исчезнет, перестанет существовать. Я остановила машину возле автомойки и убедилась, что вокруг никого нет.

— Ты переживаешь из-за постера? — спросила я. — Почему ты так расстроен?

— Дело не в постере. Мне он очень нравится, я считаю его крутым. Но мне очень не по себе из-за того, что никто, кроме нас, его, видимо, не понимает.

— Мне казалось, мы и не хотели, чтобы его кто-то понимал. Типа, есть мы и есть остальные. И мы единственные, кто знает, в чем его суть.

Зеки с секунду подумал и сказал:

— Согласен, но вроде мне и не хотелось, чтобы на него смотрели и думали: «о, какой крутой художник это сделал». Мне как бы хотелось, чтобы все думали, что мы, типа, сатанисты, похищающие детей.

— Но его суть ведь вовсе не в этом. Какие бы мысли он ни вызывал у других, мы-то знаем, в чем фишка.

— Я просто… — начал было Зеки, но не закончил, так как уставился куда-то из окна нашего автомобиля. Я подумала, что к стоянке приближается полицейский патруль, однако горизонт был чист.

— Дай-ка мне постер, — сказала я и отобрала у Зеки сложенный лист. Разгладила его у себя на коленях. — Я хочу его повесить. Мы почувствуем себя гораздо лучше, когда ты увидишь, как я его вешаю и нас при этом никто не арестовывает. Потом, возможно, повешу еще несколько. У нас их полно в рюкзаке, а там посмотрим, где еще неплохо было бы их присобачить.

— Смотри,