охотник в районе, а разобраться в простой тактике не можешь. Говори, чего пришел? Мне еще в МТС надо успеть.

— Чего там разбираться? Заготовленные позиции уже под Смоленском оказались. Ты мне лучше вот что скажи, товарищ первый секретарь нашей районной руководящей партии. Сколько в танковом полку должно боевых машин находиться? И сколько, к примеру, золотишка потребуется, чтобы их изготовить в полном комплекте? Чтобы они от нонешних позиций в самое логово врага двинулись.

— Зачем это тебе?

— Ты поначалу скажи, а потом уже я объяснения дам.

— Ну, если честно, не знаю я, сколько в танковом полку техники находится. Десятка три, меньше вряд ли. На танковую колонну пожертвовать хочешь? А что, мысль интересная. В соседней области колхозники на самолет личные средства вложили. Если поднатужимся, на танк вполне наскребем. Надо будет на бюро обсудить. Оформим как почин лучшего охотника района. Какой взнос делаешь?

Иннокентий что-то подсчитывал в уме, загибая пальцы. Потом сказал: — Ежели тридцать, по килограмму за штуку, считай, почти два пуда. Может, еще и на самолет останется. Объявляй, товарищ секретарь, на своем бюро, что Иннокентий Рудых тридцать килограммов золота на оборону Советского Союза от немецких фашистов безвозмездно передает. Сообщай, куда и в какое время доставить? И охрану, после того как передам, обеспечь. Мало ли чего.

Секретарь подошел к Иннокентию вплотную, потянул носом.

— Вроде трезвый… Неудачное ты время для шуток, дорогой товарищ, выбрал. Я сейчас мужиков на фронт провожал. По-хорошему — духовой бы оркестр, лозунги соответствующие. Так куска сатина для оформления не отыскали. Все подчистую выгребли со складов для победы. А ты — золото. Сколько, говоришь? Тридцать килограммов? Да весь наш район со всеми потрохами… Три кило хватит. Не знал бы я тебя за серьезного мужика, попер бы отсюда, чтобы душу не травил. Чего тебе в голову стукнуло? Об сучок, что ль, приложился?

— Нелюбитель я шутковать. Если по правде речь вести, не навались немец такой силою, хрен бы я тебе слово сказал. Пускай бы себе лежало, где лежит, до справедливого времени. Его бы, ежели по-хорошему, не на танки, а народу на облегчение от нашей такой беспросветной жизни. Только без танков полный шандец может получиться. Тыщи народу уберегут. Готовь охрану, секретарь, через неделю тридцать килограммов прямо тебе в кабинет доставлю. Меньше чем через неделю не управлюсь.

— Ты что, никак Чикойское золото отыскал?

— Его.

— Давно?

— Порядком.

— Знаешь, что за сокрытие государственных кладов полагается? — почему-то шепотом спросил секретарь.

— Какое такое сокрытие, ежели я его на сопротивление фашизму передаю? — тоже понизил голос Иннокентий.

— А если там больше, чем тридцать килограммов?

— Может, и больше.

— А ты только тридцать?

— Ну.

— Остальное пусть лежит?

— Пускай.

— Про запас?

— Про запас. Мало ли чего. Сколь у нас с начала веку потрясениев разных было. А до конца еще далеко. Глядишь, снова пригодится.

— Вот что, гражданин Иннокентий Рудых… Прикажу я тебя сейчас под арест, а потом под конвоем до самого… Где оно там у тебя?

— Кто ж его знает? Под конвоем и вовсе в другую сторону можно наладиться.

— Ясно. А если я с тобой? В единственном числе. Для партийного контроля. Чтобы все до грамма…

— У меня на этот случай, гражданин секретарь, свой контроль имеется.

— Интересно. Кто такой?

— Совесть.

— Ты еще Бога помяни.

— Чего его без дела поминать. Он и так все видит.

— Ты это серьезно?

— Серьезней некуда.

— Не думал я, Иннокентий, что ты такая запутанная личность. А я тебя еще в партию намечал принимать.

— Без надобности.

— Думай, что говоришь.

— Без надобности я ей. Сроду, кроме себя, никем не руководил. Да и сам в поводырях не нуждаюсь. Ну, нести золотишко или повременить еще, пока немец под самую Москву не подойдет?

— Быстрее чем за неделю не обернешься?

— Дожжь наладится, и за неделю не обернусь. Места наши — сам знаешь: не болотина, так осыпь. Да и вода нынче дурная — прет почем зря. Ты бы мне коня доброго приказал. Карька моя все ноги посбивала.

— Возьми на конном. Сошлешься на меня.

— Ну и ладно. Быстрей не быстрей, а через неделю буду.

Иннокентий повернулся уходить, но секретарь придержал его за плечо.

— Знаешь, что я с тобой сделаю, если все, что ты мне тут наплел, провокация?

— На хрена она мне?

— Вот и я так думаю. Только учти, за такие шуточки статья без снисхождения.

Иннокентий высвободил плечо из-под цепкой секретарской руки и пошел по коридору к выходу.

В комнате, из которой высовывалась голова взъерошенного человека в очках, было слышно почти каждое слово разговора. В ней вплотную к двери, сдерживая дыхание, стояли двое — уполномоченный по заготовкам из области Виталий Васильевич Горнов и главный счетовод райкома Вера Степановна Шабалина. Когда шаги секретаря затихли за дверью его кабинета, Вера Степановна, не первой молодости, но все еще симпатичная и статная женщина, осторожно убрав руку Горнова со своей талии, прошептала: — Ну Кешка… Скажи кому — не поверят. Все они Рудых с придурью. Что батя был, что братаны оба.

— Отсутствие соображения, без сомнения, налицо. Только говорить об этом, Верочка Степановна, ни в коем случае не следует. Еще неизвестно, чем этот странный, я бы сказал, инцидент закончится. В случае чего на «вышку» потянуть может.

* * *

Егор Рудых разлил по стаканам водку и сказал: — За помин души дядьки моего Иннокентия. Правильный был мужик. Таких сейчас, считай, и не осталось. За свою праведность и сгинул.

— Убили? — вскинулся Василий.

— По моим предположениям — в обязательном порядке, — сказал Ермаков. — Но вот Егор Егорович возражает. Считает, не могли лучшего охотника в округе, как лося, завалить. Резон в его рассуждениях имеется. Пока до золота не дошел — убивать смысла не было. А если на обратном пути с грузом подкараулили, тогда тоже вопрос возникает — куда этот груз подевался? Бесследно исчезнуть такое