— Просчитался я маленько. Надо его было сразу к Зинаиде. Тут ему нельзя — сам понимаешь. Проснется — извинюсь. Пока они будут считать, что Маша здесь — мой дом самое опасное место в области. Крестом здесь не защитишься.

Отец Андрей по-прежнему лежал неподвижно, отвернувшись к стене. Но глаза у него были открыты, и он слышал каждое слово этого тихого разговора.

Проснулся Василий поздно и некоторое время лежал неподвижно, глядя на приоткрытую дверь сеновала, за которой была видна часть заросшего муравой двора. За оградой раскачивающиеся ветви притулившейся к человеческому жилью лиственницы и тусклая рябь реки подсказали ветреное утро и возможное скорое ненастье.

Во дворе слышались невнятные голоса невидимых собеседников. Неожиданно заплакал ребенок. Василий озадаченно приподнялся, прислушиваясь. По его разумению, ребенка в этом месте никак быть не должно. Он перекатился с разостланной на медвежьей шкуре чистой простыни на сено и неслышно соскользнул вниз. Брюки висели рядом с развешенной на крючьях лошадиной сбруей, выстиранная рубашка распята на крестовине из двух жердей. Василий торопливо оделся и, не надевая ботинок, выглянул из сарая.

Мужиков он узнал сразу — вчерашний знакомец, назвавшийся Родионом Ермаковым, и Егор Рудых, хозяин здешней давно заброшенной деревни, в которой он проживал в единственном числе уже бог знает сколько лет. Доверие и даже интерес к человеку, который сманул его сюда после драки, появились у Василия, как только он узнал, к какому «хорошему человеку» они направляются. А вот пацан лет четырех, который стоял перед присевшими на корточки здоровенными мужиками и отчаянно ревел, размазывая по щекам слезы и сопли, был явной непонятностью, которая могла помешать отложенному на утро серьезному разговору.

Василий, с наслаждением ступая по траве босыми ногами, вдруг легко перекувырнулся через голову и, став на руки, направился к не сразу его заметившей мужской компании. Рев, как по команде, прекратился. Василий, сделав сначала мост, выпрямился и, показав пацану язык, тоже присел перед ним на корточки.

— Чего не поделили? — спросил он всех сразу.

— Не желает умываться, — объяснил Ермаков.

— Понятно. А мы с ним купаться пойдем. Пойдем?

— Пойдем, — согласился пацан. — А ты кто?

— Герой России. А ты кто?

— Сашка.

— Залазь, Сашка, на спину. Пойдем воду греть.

— Чем греть? — спросил Сашка, забираясь на шею Василия.

— Сначала ногами, потом пузом, — объяснил Василий и направился к воротам.

— Ты там, герой, мужика мне, смотри, не утопи, — хмуро сказал Егор Рудых. — А то меня Татьяна со свету сживет.

— Понятно, — согласился Василий. — Я Татьяны тоже ужас как боюсь. Шибко злая? — спросил он расплывшегося в блаженной улыбке Сашку.

— Не, мамка хорошая.

— А она нас не завернет?

— Она в больнице, сестренку мне рожает.

— Понятно, — с облегчением вздохнул Василий и побежал к реке.

— Уверен? — спросил Ермаков, выпрямляясь.

— Васька-то? Шебутной, конечно, но лучше не сыскать, даже не думай.

— Я к тому, что дело больно серьезное.

— Без серьеза Героями России не становятся.

— Так то там, а то здесь.

— Не боись, здесь, может, еще почище придется. Видал, как они вскинулись? А он еще пальцем не шевелил, приехал только.

— Кое-чем он уже пошевелил. Думаю, сегодня в больнице несколько бюллетеней точно выпишут. Надо бы поинтересоваться — кому?

— Бандит нынче хлипкий пошел, чуть что — в больницу. Скоро там коек не хватит.

— А вот это пока ни к чему, — задумчиво сказал Ермаков. — Рановато еще.

Ваше мнение, Егор Егорович?

— По мне — в самый раз. Куда тянуть-то?

«Казанка» с Олегом и Машей медленно шла против течения небольшой, но своенравной таежной реки. Олег сидел на моторе, который чуть слышно урчал на малых оборотах, и внимательно следил за частыми поворотами, мелями, плывущим навстречу всяческим таежным сором — сломанными ветвями, бревнами, а то и целыми торфяными островками, сорванными с места еще по большой весенней воде и до сих пор то бесприютно притыкающимися к берегу, то медленно кружащими над бочагами. Маша в накомарнике и мужской егерской «спецуре», напряженно выпрямившись, неподвижно сидела на дне лодки, среди тяжелых рюкзаков и держала на коленях карабин, который, несмотря ни на какие уговоры, категорически отказалась отдать Олегу. За всю дорогу она не произнесла еще ни одного слова и так же внимательно, как Олег, смотрела вперед.

Перед очередным перекатом Олег заглушил мотор и, выпрыгнув из лодки, по пояс в воде повел её бечевой, чуть приспустив к крутому берегу, где было поглубже. Маша поднялась и, взяв весло, сноровисто отталкивалась от острых камней.

Миновав перекат, они пристали к берегу в тихой заводи. Олег привязал лодку к огромной коряге и тихо сказал: — Маленько передохнем — и дальше. Есть хочешь?

Маша молча покачала головой.

Олег растянулся на песке и закрыл глаза.

— Я её ненавижу, — вдруг услышал он голос Маши. — Она подлая и хитрая.

Олег вздрогнул, открыл глаза, сел. Испуганно посмотрел на Машу. Она сидела к нему спиной. Он не сразу догадался, о ком речь, но спросить так и не решился. Когда понял, хмыкнул:

— Вообще-то, у меня мнение аналогичное. Роман Викентьевич, насколько я знаю, иллюзий тоже не питает. Ты отца за сохатого не держи. Другая порода.

— Какая? — повернулась к нему Маша.

Сетка её накомарника была приподнята, и Олег увидел огромные, полные слез глаза.

— Ну… Если по-честному — наверное, тигр. Или что-то вроде того.

— Значит, я тоже?

— Что?

— Ничего, — очень тихо сказала Маша и опустила сетку накомарника.

Василий с Сашкой еще плескались в реке, когда во дворе сразу с трех сторон появились трое. Один, держа на локте полусогнутой руки карабин, вошел в ворота. Второй, легко перемахнув через заплот, сделал несколько шагов и остановился у сарая, выпростав из-под полы куртки обрез. Третий неслышно возник из-за дома и прислонился к его стене. Ермаков угадал его присутствие по взгляду, который кинул в ту сторону подходивший от ворот.

Были все трое