Привёл его на место будущей работы капитан милиции, который тот ресторан крышевал. Надо бы улыбнуться. «Крышевал» громко сказано. Конечно же, капитан выполнял простую техническую функцию: туда-сюда передавал взаимные пожелания сторон. И заодно обедал в ресторане на халяву. Карачагов несколькими днями ранее еле признал в нём своего одноклассника. А ведь без того самоуверенного капитана его бы и в ресторан не взяли. Так остро стоял вопрос трудоустройства. А с капитаном взяли, причём, минуя ступени официанта и бармена, сразу на должность менеджера. Капитан умел договариваться.

– Наверно, это он теперь замминистра по вашей области?

В соответствии со своими представлениями о кабацком укладе, почерпнутыми из классической литературы, Фёдор Павлович стал называть себя «метрдотель», а от подчинённых требовал называть себя «метр». Офсянки хихикали, повара и бармены злились.

Первые неприятные симптомы последствий давно перенесённой операции он почувствовал именно в «Яру». Казалось бы, обычное дело для труженика общепита, но по сравнению с коллегами его можно было бы назвать в те дни непьющим вовсе, а пальцы между тем стали заметно дрожать. Сначала только после продолжительного недосыпания, когда неделями удавалось спать не более пяти часов в сутки, у него менялась походка, и ему всё время была нужна дополнительная опора. А через пару лет только титанические усилия позволяли ему скрывать от окружающих непрекращающееся начало шторма. По сравнению с уже упомянутыми, следующая неприятность была сущим пустяком, тем более что женщины её не успевали осмыслить. И даже радовались непродолжительной близости, ведь в обеденном зале оставались подружки, коллеги, знакомые и среди них уже близкие или потенциально близкие мужчины. Вдруг длительное отсутствие натолкнёт их Бог знает на какие мысли!

«Это им времени на тебя не хватает, – рычал сам себе Карачагов, – а то быстро бы раскусили. До полуночи ждать бы не стали». Сам-то он давно догадывался, что причина столь скорого постижения истины не в восторге от сегодняшней избранницы и не в предыдущем продолжительном воздержании. Это последствия жёсткого гамма-облучения.

Когда же ему, плюс ко всему, пришлось всё чаще и чаще переспрашивать гостей «Простите, что? Простите, что?», он понял, что с ресторанным бизнесом пора завязывать. Ухудшение слуха его особенно напугало. Отоларинголог по своему профилю патологии не нашёл и, узнав про былые заболевания, посоветовал обратиться к неврологу. Не доверяя казённым поликлиникам, Фёдор Павлович позвонил Михаилу Германовичу. Тот сам был нездоров, но обещал помочь и обещание сдержал. Больного Карачагова Ф.П. ждали в Москве, в центре имени Бурденко. В палату, как в былые времена, конечно же, не положили. Сделали томографию и с её результатами отвели к профессору Перворангову, доброму знакомому Михаила Германовича.

Какое-то время профессор терялся в определении причин частичной потери слуха. Результаты томографии крупного разрешения – дай Бог каждому. Выспрашивал, выпытывал, листал привезённые справки, заключения, анамнезы. Наконец, нашёл выписку из лучевого отделения онкодиспансера. Пробежав её глазами, печально и твёрдо сказал вслух: «Вот в чём причина». А про себя усмехнулся: «Вот где собака порылась». Проговорили ещё четверть часа, после чего профессор сделал неутешительное заключение, в котором почти слово в слово повторил предположение самого Фёдора Павловича. Жалобы пациента на дискомфортное состояние в общем, и на ухудшение слуха в частности, вызваны запоздалой реакцией организма на жёсткое гамма-излучение. Систематического лечения такого состояния не существует. Иными словами, возвращайтесь домой, покупайте слуховой аппарат, наблюдайтесь у невролога, у сурдолога и мужайтесь; это только начало.

– Подождите, подождите, – задержал профессор уже поднявшегося Карачагова, – девятнадцать лет назад, получается?

– Получается.

– Это очень редкий случай. Большинство больных, победивших патологию, подобную вашей, люди, как правило, возрастные. Даже если оперативное вмешательство прошло без осложнений, и лучевая терапия дала хорошие результаты, мы не можем спрогнозировать, что будет дальше. Потому что нет статистики. Наши пациенты с похожими историями болезни покидают нас достаточно быстро в силу своего преклонного возраста. Пересчитать случаи, подобные вашему, хватит пальцев одной руки.

– Я сразу понял, – скрипел Карачагов, – к чему он клонит.

Делая прощальную запись в книге отзывов и предложений ресторана «Яръ», Фёдор Павлович сокрушался: «Что стало с моим почерком?» А через месяц он получил новый контракт и подробную инструкцию, по каким правилам теперь жить. И хорошо знакомая карусель закрутилась с новой силой. В Москве ещё один доктор, теперь уже радиолог, используя материалы обследований уникального пациента, можно сказать, долгожителя, защитил свою новую степень. Фёдору Павловичу показалось забавным, что это был почти его однофамилец – Карачазов.

– А вот сейчас сколько прошло времени со дня операции? – спросил Гена, чувствуя, как поезд сбрасывает перед изгибом линии скорость.

– Через четыре года, если доживу, будет сорок.

С некоторым пиететом Фёдор Павлович рассказывал о своей поездке в Хиросиму. Вот где, казалось бы, не должно быть недостатка в материале для изучения, но нет. В послевоенной скорбной суете больные с такой степенью облучения головного мозга погибали за год-другой. Архивы Хиросимы хранили только их имена. Соответственно, благодарность японских докторов была значительно ощутимей, чем отечественных и даже европейских. Потом японские врачи стали первыми, с кем Фёдор Павлович обязан был по условиям длительного контракта периодически общаться по скайпу. Во время второго посещения страны восходящего солнца он так проникся её культурой, что, гуляя по живописной территории загородной клиники, часто читал весеннему ветру неожиданно всплывавшие глубокомысленные троестишия. Такие, как это:

На закате умолкну,

Любуясь усталым светилом.

Мысль изречённая – ложь.

Рыжов, отставив стакан, зааплодировал, хотя знал, кому принадлежит последняя строчка.

– Мне кажется, – сказал Карачагов, – в этом хокку я смог подчеркнуть глубинную близость русского и японского мировосприятия.

– На сто процентов! Браво! – откликнулся Гена, искренне восхищаясь скрытыми талантами Фёдора Павловича и немного стыдясь своего первого впечатления.

Японские выплаты были ежемесячными, большими и пунктуальными, и в значительной мере избаловали Карачагова. Но настоящее озеленение ожидало его впереди.

Однажды с ним свяжется злой волшебник изумрудного города на холме, гражданин США русского происхождения, потомок беглецов времён застоя.

– Роберт Робертович Смит, в смысле – Кузнецов, – весело и добродушно представился Карачагову при встрече холёный американец, годами чуть моложе самого Фёдора Павловича.

Невиданным чудом для Закограда стал его ну просто голливудский кар. Детали гардероба тоже шокировали, но на фоне автомобиля они смотрелись так гармонично, так естественно, что не сразу бросались в глаза.

– От самой Казани своим ходом?

– Что вы, Фёдор Павлович. Из Москвы, грузовым рейсом аэрофлота.

Ещё один шок. Зачем столько алмазной пыли? На что он будет меня уговаривать?

Более-менее всё стало понятно только вечером в ресторане «Яръ», за столиком, который сам Фёдор Павлович