class="p1">– Отец при более внимательном изучении зелёных насаждений нашего города, пострадавших в шестидесятые от неизвестного вируса, сделал пугающие выводы. Я все его рукописи на эту тему проработала и адаптировала для реферативного издания. Тело статьи готово, дожидается своего часа в моём компьютере. Осталось только отца усадить за рабочий стол.

– Дожидается в рабочем компьютере?

– Нет, в домашнем, – и Лиля горько усмехнулась над собой, – я, как мама, продолжаю прилагать максимум усилий, чтобы он хоть что-то довёл до ума.

– А что за выводы? Ошеломляющие?

– Можно и так сказать.

Гена не очень верил, ведь дети склонны преувеличивать и таланты, и заслуги своих родителей, но в силу профессиональных привычек заинтересовался.

– В двух словах, – продолжала Лиля, – материал, собранный отцом, натолкнул его на мысль о возможном облысении Злакограда и прилегающих территорий. Будем надеяться, частичном и не очень скором.

Заинтересовавшись найденными Лилей в архивах университета записями своего отца, Акаций Акациевич одним тёплым летним вечером решил прогуляться по улицам города, указанным в журнале наблюдений, как наиболее пострадавшие. Более полувека прошло с тех печальных событий, городская природа, как могла, зализала свои раны. И коммунальные службы давно уже постарались выкорчевать засохшие стволы, срезать голые ветви и похожие на допотопные телеантенны макушки инфицированных деревьев. Неспециалисту в глаза не бросались какие-то аномалии, но Акаций Акациевич чувствовал общую дисгармонию. Кроны деревьев не рвались к небу, а зелёными тучками висели над тротуарами. Редкое дерево достигало балконов пятого этажа. Их короткие ветви были похожи на руки цирковых карликов. Стволы по отношению к их высоте были непропорционально широки, даже у пирамидальных тополей. Так что теперь они и вправду напоминали пирамиды. Акаций Акациевич просто негодовал, как мы могли не обращать на всё это внимание раньше? Последующие прогулки убедили его, что такая же настораживающая картина во всех без исключения районах города и в пригородах. Кустарники везде выглядели более здоровыми, чем деревья. Деревья старше пятидесяти лет все тучные и низкорослые. У экземпляров более молодых эта тенденция была не так сильно заметна, по мнению Пулиопулоса, только благодаря их возрасту. Время открыться их уродству ещё не пришло.

Акаций Акациевич все эти изменения, не задумываясь, связал с отбушевавшим в шестидесятые годы болезненным поветрием, описанным его отцом. Но сначала они казались ему всего-навсего незначительными эстетическими потерями. И только год спустя открылось ещё одно обстоятельство, по-настоящему тревожное и даже пугающее.

– Папа сначала обратил внимание на то, как мало в городе молодой широколиственной поросли, даже сорняковых древесных пород. Американский клён, например, которым зарастают пригороды других городов. Даже его потомства не было видно. Причём деревья вовремя цвели, вовремя плодоносили. Три года он пытался прорастить с виду вполне себе здоровые семена разных видов. Результат нулевой. Семена кустарниковых форм с горем пополам прорастали. Примерно пятьдесят на пятьдесят.

– Как интересно! А хвойные?

– С голосеменными всё в порядке. Они эволюционно стоят ступенью ниже, может, в этом и причина их устойчивости к вирусу. Отец так и думает, но в работе не хочет делать выводы. Наверно, боится насмешить коллег. Но опубликовать результаты своих наблюдений мечтает горячо. Хочет прогреметь. Что, кстати, очень странно для интроверта.

Помутившееся зеркало

Фёдор Павлович, опершись дрожащей рукой на свою африканскую трость, с заметным усилием поднялся навстречу молодой паре и, улыбаясь, покровительственно проскрипел:

– Хай, пипл!

На Лилю Карачагов смотрел победно и с пониманием. Она не была готова к их встрече; пропустила мимо ушей слова Гены о новом знакомом, который вместе с ним отбудет сегодня из Злакограда. И теперь расплачивалась за это заметным румянцем. Так вот о чём они сговаривались.

– Доброй ночи, Фёдор Павлович! – Рыжов крепко пожал вялые пальцы протянутой ему руки и, заметив смущение Лили, спросил, – Вы знакомы?

– Злакоград – город маленький, – заговорил вместо Лили Фёдор Павлович. И спустя несколько секунд неловкого молчания добавил: – Лилия Акациевна очень похожа на свою мать.

«Ну зачем? – спросил второй Карачагов первого, заметив, как сверкнули в ответ глаза Лили. – Что за намёки? Старая рохля, старый пентюх, старый дурак»…

– И на отца, – громко и без улыбки добавила к своему взгляду Лиля.

– Само собой, – тихо и примирительно сказал Карачагов.

И опять второй Фёдор Павлович спросил: «Ну зачем?» «Ничего не могу с собой поделать, – ухмыльнулся первый, – отстань, старый дурак». И дал второму хорошего пинка.

Не придавая значения происходящему, как это обычно бывает относительно симпатичных нам людей, Рыжов стал показывать Карачагову их только что выкупленные билеты в чудом не занятое двухместное купе. Стал искать в них время прибытия на Ярославский вокзал. Высчитывать в уме время в пути.

– Всё прекрасно, – несколько покачиваясь, отвечал Фёдор Павлович, – но лучше обсудить это сидя.

– О, да! Только, Фёдор Павлович, у нас ещё сорок минут, я провожу Лялю к такси и вернусь.

– Ок! До свидания, Лилия Акациевна.

Теперь Лиля искренне жалела, что отказалась выйти из такси у своего дома, а вместе с Геной поехала на вокзал. К настроению и без того испорченному отъездом возлюбленного (Лиля ещё прошлой ночью призналась себе в этом) добавился страх. Наверняка, весь их разговор в поезде, мчащемся к первопрестольной, будет вращаться вокруг неё, вокруг мамы и вокруг отца. А Карачагову есть что про них рассказать. Представив его ухмылку, Лиля почувствовала тошноту. Боже, какой позор. Теперь он точно не вернётся. Чуть позже, целуясь на прощание с Геной, она хотела попросить его не верить Карачагову, но сочла это слабостью и вместо этого спросила:

– Ты будешь меня помнить?

Гена готовился совсем к другому вопросу и с недоумением встретил этот. «Какая она проницательная» – тяжёлой каплей пронеслась в его голове эта мысль от самого купола к мозаичному полу.

– В моём сердце, – начал высокопарно отвечать Рыжов, – теперь и навсегда только ты! Чуть-чуть подожди, и мы…

Лиля спрятала в его груди свой мокрый взгляд; помутившееся зеркало своей души. Ей уже приходилось однажды слышать что-то подобное от другого москвича. Таксомотор стоял рядом, протяни только руку. И Лиля протянула, поцеловав Рыжова последний раз и признавшись ему в любви.

Он испытал какую-то глупую, щемящую, подростковую гордость, провожая глазами огни разрисованного рекламой автомобиля. С облегчением выдохнув и вытерев со щёк её слёзы, Гена поспешил к Фёдору Павловичу.

В начале 2010-х, когда в полную силу забрезжила надежда, что усвоенные нами в девяностых годах рефлексы к обязательному стяжательству и неизбежной безнравственности приобретут, наконец, цивилизованные формы, Лилия Пулиопулос училась в Москве в Университете Культуры и Искусства, на библиотечном отделении. Её родители давно уже развелись. Официально, если так можно сказать, Лиля осталась