выбрала правильный цвет». Когда Карачагов приблизился к ней, Милана продолжала заглядывать за головы и плечи других покупателей и стоять на цыпочках. Та часть её тела, на которую нацелилась рука Фёдора Павловича, была особенно притягательна. Едва он успел подумать, уместной ли будет шутка, и задержал движение руки, как в него ткнулась какая-то бесцеремонная сотрудница магазина, прокладывая себе дорогу. Так его касание получилось и более чувственным, и более плотным, но при этом стало вполне объяснимым. Была бы это не Милана, конфуз бы тем и исчерпался. Но Милана не верила в случайности. Улыбаясь и не краснея, она смерила Карачагова взглядом и весело обозвала его дураком. Потом они посмеялись, поговорили, не касаясь больше друг друга, прошлись рядом пару кварталов, и, передав привет Акацию, Карачагов свернул в свою улицу.

В те времена у отдельных личностей уже были мобильные телефоны. Но Карачагов, у которого был очень ограниченный круг знакомых, с кем он мог захотеть срочно посоветоваться, не видел в телефоне большой необходимости, даже в стационарном. Милана же им грезила, но у неё банально не хватало денег. Общедоступное интерактивное поле с головой их накроет нескоро. Может быть, поэтому её следующий шаг станет таким романтичным и легкомысленным.

Домофонов тогда тоже ещё не было, и никто никогда не удивлялся звонкам в свои двери. Не удивился и Фёдор. За дверью, ехидно щерясь, стояла пьяненькая женщина, прилично одетая, относительно молодая, но, видимо, давно уже растерявшая естественную женскую привлекательность. Левый глаз её, почти заживший, давал понять собеседнику, что не более, как месяц назад, получала она хорошую оплеуху. Потом Карачагов узнает, что это была детская подружка Миланы, которую она встретила ненароком на улице, предложила выпить за встречу и потом использовала как посыльного.

– Чем могу?

– Записка тебе, красавчик. Пляши!

В руке горожанки (так почему-то Фёдор окрестил про себя эту бабу) колыхался, как веер, самый обычный почтовый конверт. По стрекозиным глазам её было видно, что она знает содержание записки. И надорванные края конверта говорили о том же.

– Ручку позолотишь?

Фёдор любил швыряться мелочью, но в этот раз сказал:

– С чего бы это? Отправитель должен платить.

– Вот дурачина, – загыгыркала горожанка, – любой другой за такое письмецо тыщу бы выложил, а ему полтинника жалко. Знал бы ты, какая Мерилин Монро тебе предлагается…

«Ну а что?» – подумал Карачагов и, усмехаясь такой интриге и самому себе, полез в карман.

Утром он скажет Милане, отрывая её от себя:

– Ты хоть знаешь, что эта дура сказала мне на прощание?

Взгляд отрешился от Фёдора, устремился сквозь тюль в заоконные дали, демонстрируя равнодушие, но она как будто окаменела, как будто вся превратилась в слух. Насчёт себя она не питала иллюзий, знала и понимала себе цену, но как мучительно она не хотела лишать этих иллюзий других.

– Горожанка взяла у меня пятихатку, отдала конверт и, отвернувшись, разочарованно сказала: «Надо было Акацию отнести, он бы больше дал».

У Миланы по животу разлилась было холодная желчь тревоги, но она быстро взяла себя в руки, подумав: «Сам виноват». И кроме этой мысли Фёдор ничего не услышал в её лице.

По суду

Даже война через несколько лет не поможет Рыжову вернуть своим проектам былую популярность. Когда другие блогеры, независимо от их точки зрения, набивали рекламными и спонсорскими деньгами карманы, когда их рейтинги, особенно у тех, кто имел левобережный акцент, взмывали в небо, Гена на тему спецоперации стыдливо молчал. Сначала он не мог найти слова, чтобы выразить тот парализовавший его ужас, о котором нельзя говорить простым языком, а потом понял, что устал их искать. И решил не участвовать в этом тренде. В результате ещё на стадии переговоров потенциальным участникам его передач и стримов требовалось всё больше времени, чтобы вспомнить, кто такой Руфулос.ры? Руки опускались от их вопросительных взглядов. А случавшиеся всё чаще отказы буквально заполняли душу отчаяньем, как холодный ленточный червь заполняет кишечник. Гена понимал, что это неизбежное логическое развитие любого творческого явления, будь то художник, или режиссёр, или поп-звезда, или блогер. Конец предсказуем. Сначала ты надежда, потом гордость, потом пик славы, потом ты набиваешь оскомину. Наверное, только умершим на пике удаётся избежать этой последовательности…

Много раз Гена хотел отрефлексировать закат своей звезды, вспомнить и понять, с чего он начался. Но каждая попытка приносила ему столько мучений, что он оказывался один на один с бутылкой дорогого, а последнее время и не очень дорогого виски. Последний большой успех Руфолосу.ры принесла его программа о пронёсшемся над южной Сибирью более полувека назад вирусе, поразившем неизвестной дотоле заразой широколиственные деревья и оставшимся совсем незамеченным хвалёной официальной советской наукой. Рыжов, можно сказать, выкрал в тех местах у одного учёного маргинала дневник наблюдений и другие его записи, выводы и высказанную в черновиках пугающую гипотезу о возможных последствиях.

Если углубляться в детали, то Рыжов, конечно же, ничего не крал. Просто перехватил инициативу. Никогда бы тот ботаник-маргинал не довёл бы свои научные изыскания до логического завершения. И даже если бы довёл, то они не получили бы того резонанса, который им обеспечил Руфулос.ры. Их бы никто не заметил, так же, как более полувека назад никто не обратил внимания на сам вирус. Если только десяток узких специалистов того же возраста, что и сам горе-исследователь. И только потому, думаю, что они восприняли бы его доклад как жалкое и неуместное «оскорблеяние» каким-то неудачником светлой памяти их «отцов».

Скорее всего, именно поэтому Рыжова совершенно не мучала совесть ни перед самим учёным, имени которого он так и не упомянул в своих стримах, ни перед его дочерью, у которой он выпросил разработки отца.

Когда Рыжов ещё только готовил сценарий своего самого успешного проекта, он не мог поверить, что кроме Пулиопулосов никто и впрямь не увидел угрозы сначала в самом вирусе, а потом и в необъяснимых изменениях ландшафтов сразу нескольких городов. Поэтому он решил прошерстить, насколько это сейчас возможно, южносибирскую периодику тех далёких лет. Гена искал любые упоминания об аномальных изменениях в природе и в научных изданиях, и в общественных, и в партийных, и даже в местной художественной беллетристике. Нигде не было ни слова. Но Гена не унимался. Не мог поверить. «Хотя, чему удивляться, – в то же время думал Рыжов, – с улиц наших городов практически исчезли воробьи, и нигде об этом страшном звоночке тоже ни слова. А ведь исчез целый биологический вид. Как такое возможно?»

Когда Гена просматривал толстые литературные журналы,