власть, донна Анна. Но помните: о душе забывать непозволительно! Впрочем, настоятельница мать Аннабель объяснит вам это лучше.

-- А если отношения с мужем не сложатся?

-- У вас есть довольно много личных драгоценностей, маркиза, – тон компаньонки стал сух и категоричен.

-- Вы хотите сказать, что я буду продавать свои драгоценности и содержать на эти деньги своих фрейлин и весь штат?!

Возможно, вопрос был несколько резок и уж точно бестактен. У донны Мариэтты раздулись крылья носа, и с них осыпалось несколько чешуек пудровой маски. Она ответила вопросом на вопрос:

-- Разве вы не боитесь остаться в чужой еретической стране одна, без какой-либо духовной поддержки?! Или вы надеетесь, что иноверцы будут служить вам преданнее, чем мы?!

И Анна отступила, чувствуя, что сейчас не время.

-- Конечно, боюсь, донна Мариэтта. Мне просто хотелось бы лучше знать, к чему стоит готовиться. Вы же понимаете… -- голос ее звучал почти жалобно, но мысли были очень далеки от смирения.

Больше всего Анну угнетало вот это самое вынужденное ожидание и бессмысленность. Ей, много лет заливавшей водкой свои боль и страх, теперь казалось совершенно ужасным, что приходится так бездарно тратить время. Ей было безумно жаль каждый потерянный день. Хотелось жить, а не влачить жалкое существование под надзором повернутых на этикете теток, не тратить время, не тратить моральные и физические силы на бессмысленные ритуалы и ношение маски.

Монастырь встретил их почти полной темнотой и заунывным звуком далекого хорового воя – сестры молились. Горбатая старуха-привратница отворила калитку и высокая женщина в бурой хламиде в пол подняла факел, освещая булыжный двор.

-- Заезжайте!

Две кареты и несколько телег с вещами и женской обслугой возчикам даже не позволили провезти в ворота. Мужчины остались ждать транспортные средства за высокой каменной стеной. Горничным пришлось брать коней под уздцы и вести их самостоятельно. Кроме Бертины в поездку позволили взять еще трех служанок.

Правда, их Анна знала только в лицо – общаться почти не доводилось. Она нетерпеливо выглядывала из кареты и дождалась, когда женщина с факелом распахнет дверцу. Та оглядела сидящих в карете, безошибочно выбрала взглядом донну Мариэтту, поклонилась и сообщила:

-- Мир вам, овечки божьи.

-- И вам благости, сестра, – ответила компаньонка. – Где же мать Аннабель? Здорова ли она?

-- Аббатиса примет вас после вечерней молитвы, ждите, – распорядилась монашка с факелом, решительно захлопнула дверцу кареты и покинула двор, исчезнув где-то в одной из бесчисленных пристроек.

После взгляда на факел казалось, что вокруг кромешная тьма. Но через несколько минут глаза Анны привыкли к мраку. На улице было чуть светлее, чем в глубине кареты, и Анна так же решительно открыла дверцу.

-- Бертина! Бертина! – позвала она, вызвав неодобрительное замечание донны Мариэтты.

-- Пристойнее подождать приглашения, донна Анна! Торопливость – удел простонародья.

Камеристка некоторое время возилась и, наконец, откинула металлическую лесенку. Анна, не слушая больше наставлений компаньонки, сошла во двор и огляделась.

Громада монастыря тянулась к завешенному тучами небу. Сероватый цвет каменных стен как бы растворялся в сумраке ночи. Вдоль каменной стены ограждения шли бесчисленные пристройки и навесы с прилавками. Чем-то монастырский двор напоминал центральную площадь сельского рынка.

Ждать пришлось довольно долго, так что даже компаньонка не выдержала и спустилась, сочтя нужным пояснить:

-- Пожалуй, стоит немного размять усталое тело.

Выглянула луна и почти одновременно стих далекий гул молитвы. Прошло еще минут пятнадцать, которые Анна провела, тупо расхаживая по двору в сопровождении донны Мариэтты. Остальные фрейлины просто сидели во мраке своей кареты, даже не распахнув дверь. Наконец в тишине послышался негромкий разговор, и к путницам вышли две женщины в сопровождении небольшой кучки монахинь.

Та, что встретила их с факелом, сейчас отставала на полшага от невысокой, щуплой и быстрой фигурки в чуть развевающихся одеяниях, с высоким посохом в руках, на который она даже не опиралась.

Полная луна светила все ярче, и Анна ясно видела умное, несколько обезьянье лицо настоятельницы, которая небрежным жестом благословила присевшую в почтительном реверансе донну Мариэтту. Анна все повторила за компаньонкой, не забывая разглядывать дорогую ткань одеяния матери Аннабель.

Одежда той монашки, что сопровождала настоятельницу, резко контрастировала с костюмом аббатиссы. На помощнице – буро-коричневая грубая хламида, только белоснежная налобная повязка смотрится чуть лучше, но и ее почти полностью скрывает темный плат. Вместо пояса обычная веревка и крупный медный крест, оттягивающий льняной шнурок с парой небрежных узелков.

На владычице монастыря атласно отливающее одеяние, белоснежный шелк плата обрамляет худенькое морщинистое лицо. Играет цветными каменьями тяжелый золотой крест на плоской груди. Даже кольцо на руке, протянутое для целования сперва Анне, а потом и компаньонке, как бы не роскошнее перстня отца Мигелио. Голос у женщины оказался властный, глубокий и звучный, совершенно не соответствующий общей субтильности:

-- Приветствую вас в нашей мирной обители, овечки божьи. Здесь вы обретете покой и благодать. Сестры во Христе помогут вам.

Аббатиса, ловко прижав посох локтем, звонко хлопнула в ладоши, и стайка монашек, почтительно застывшая в отдалении, поспешила навстречу уставшим гостям.

Глава 13

От прислуги и фрейлин ее отсекли почти сразу. Молчаливая сестра Аресина, массивная, обрюзглая и, вот диво-то – в круглых очках на картофелеобразном носу, обладала крайне неприятным характером. Казалось, ей доставляло удовольствие отвечать непонятно и кратко, так, чтобы возникали новые вопросы и потом, надменно задрав брови над нелепой железной оправой, укоризненно качать головой, как бы поражаясь скудоумию Анны. Сестра освещала себе путь кривоватой свечкой так, чтобы идущая за ней маркиза не видела вообще ничего, кроме огненного пятна над массивным плечом монашки. Все остальное тонуло в глубоком мраке.

-- Распорядок у нас строгий. Подъем в четыре после полуночи, на умывание время не тратим – сперва утренняя