– «Кони быстроходны, танки быстроноги!» – кричала я.

Потом пришлось исправиться и начать выкрикивать куплет заново, потому что там было наоборот – «кони быстроноги».

Потом я проорала, как быстро плавают подлодки, а корабли в это время стоят в дозоре, а в колхозе кипит дружная работа, и мне осталось осилить только финал – что это наша боевая песня. А после этого снова шел повтор про полюшко-поле.

Я закончила песню на пределе своих возможностей и стала кашлять.

На кухне заливался плачем маленький. Я сама готова была плакать. Даже мама была согласна, что аккордеон – это не мое. Но папа был непреклонен. Он, как Карл, вернее, Карл весь в нашего папу – оба редко упрямятся, но если уж заупрямятся, то все, никакие споры и уговоры не помогут.

Папа ужасно гордился, что его дочка играет на аккордеоне своего деда, и сказал, что если мне трудно дается аккордеон, то он, папа, найдет деньги на репетитора, который будет приходить к нам домой и играть вместе со мной.

Карл, услышав, что у нас в ближайшем будущем может образоваться в квартире сразу два аккордеона, наморщил лоб и о чем-то задумался.

Так все и продолжалось еще какое-то время. Даже Алеша, который очень любит военные песни, старался уходить из дома каждый раз, когда я садилась заниматься музыкой.

А потом, когда нам задали учить песню снова про поле, но уже про другое, на котором танки грохотали, солдаты шли в их последний бой, а молодого командира несли с пробитой головой, Карл решил действовать.

После репетиции этой песни я сидела на стуле, вцепившись в аккордеон, и плакала. Я задыхалась, у меня ужасно болело горло после пения, и все эти пробитые головы и умертвленные солдаты в окопах преследовали меня уже не только во сне, но и наяву. Когда я занималась, я оставалась в комнате одна, за мной плотно закрывали двери, но все равно слышно было прилично. Карл подождал за дверью, когда я затихну, и проскользнул в комнату с шилом в руке.

– У кролика очень тонкий слух. У него поэтому и ушки такие большие, – издалека начал он.

Потом он очень искренне и серьезно извинился передо мной, сказал, что, как говорит папа, тяжелые времена требуют тяжелых решений. И что, как сказал об этом Алеша, на войне это называется «допустимые потери». И проколол шилом меха в аккордеоне. Немного постоял молча и добавил, что, если будут расспросы, я могу сказать, что это он сделал. И он это подтвердит. Что он сделал это ради всех нас.

На этом моя музыкальная карьера окончилась.

Я сидела у себя в комнате и пыталась учить английский. Музыкой мне разрешили больше не заниматься, и с кружками отстали, так что наконец-то появилось время заняться этой проблемой. Тем более что времени оставалось все меньше, уже пролетела незаметно почти вся зима, состоящая из бесконечных хождений в Дом творчества и разучивания ужасно грустных песен про убитых солдат.

Английский шел очень туго. Я пыталась прочесть и перевести отрывок про какого-то бузинового мужика. То ли это такой буратино из бузины, то ли… А может, это такой специальный лесоруб, который рубит только бузину? «Businessman», – в который раз с грустью перечитывала я.

Я уже была готова позвонить Зюзину или моей Саше и попросить помощи, но Любовь Михайловна объяснила мне, что так я не смогу научиться и мне надо делать все задания самой, даже несмотря на то, что выходит из рук вон плохо.

У нас в гостях были Петя с Зоей, но мне нужно было разобраться с этой бузиной, и у меня не было даже времени посидеть с любимым братом и узнать, как у него дела. Но Зоя пришла сама. Она постучалась в комнату и попросила разрешения войти.

Зоя очень переживала из-за той зимней истории, когда она меня не так поняла и решила, что наши родители разводятся. Эта история не шла у нее из головы, и она думала об этой женщине, имя которой я отказалась называть (то есть о Наташе). И она пришла об этом обо всем со мной поговорить.

При помощи Зои я все же выяснила, что речь в задании шла о бизнесмене. Потом Зоя сказала мне, что она очень хотела бы дружить со мной так, как я дружу с Зюзиным и с моей Сашей. Потому что у нее не так-то много подруг. И еще у нее нет братьев и сестер, так что она мне завидует.

Завидует! Мне! Чему она завидует, тому, что я вечный козел отпущения и в семье своей родной кажусь девочкой чужой? Какая она все-таки странная… И почему Петя ее полюбил? Видимо, правильно папа говорит: сердцу не прикажешь.

Зоя рассказала мне, что они с Петей сейчас копят деньги и очень хотят поехать в конце лета в Крым, на настоящее море. И она пока не обсуждала это с мамой, но очень надеется, что мама отпустит меня с ними, и мы поедем втроем. Тогда я смогу побыть далеко от братьев, и пообщаться с Петей, и увидеть настоящее живое море, которое не видел еще никто из нашей семьи, не считая мамы с папой.

Сначала я хотела ей сказать, что нечего ко мне подлизываться и ни на какое море я с ними не поеду. Пусть лучше Карла возьмут. Потому что Алеша точно не поедет, у него летом опять лагерь и поступление в военное училище.

Но мне на самом деле вдруг очень захотелось на море. Тогда я спросила Зою, делает ли она это за просто так? Или ей что-то от меня нужно?

Зоя села на кровать и спросила меня, люблю ли я Петю? Я сказала, что, конечно, люблю, и побольше, чем она, я же его родная сестра и знаю его всю свою жизнь. Вот Карла, например, я не всю свою жизнь знаю, а только последние девять лет. Но тоже люблю.

– Сильно-сильно? – уточнила Зоя про Петю.

Я сказала, что примерно как до Луны и обратно, вот как далеко я люблю своего замечательного Петю. И призналась, что раньше он был мой лучший друг, еще больший, чем Саша. И жила я раньше, как у Христа за пазухой, потому что Петя решал все мои проблемы. И я очень скучаю по нему.

– Ну вот видишь, – сказала Зоя.

Я не поняла, что я должна такое увидеть, и отложила тетрадку.

– Я тоже очень Петю люблю, – сказала она. – Не как ты, а по-другому, но тоже как до Луны и обратно. Как твоя мама любит папу. И очень хочу, чтобы у нас с Петей тоже были дети, как у твоих родителей. И Петя тоже этого хочет. И я люблю всех вас тоже, потому что вы Петина семья, а ты его любимая единственная сестра. Поэтому я бы очень хотела, чтобы ты разрешила мне тоже тебя любить, как любит Петя. Если ты не разрешишь, я не буду настаивать. Но мне бы было очень хорошо, если бы ты дала мне такое разрешение. Я была бы очень счастлива.

Я молчала.

– Я понимаю, что тебе очень нелегко. Ваша семья – самая необыкновенная, какую я когда-либо видела в жизни. Самая лучшая семья. Но ты тут одна девочка, тебе не всегда хватает внимания и места. И ты скучаешь по Пете, по папе и по маме, я все это вижу. И я очень хочу тебе помочь. Давай договоримся: ты будешь помогать мне, а я – тебе.

– Как сделка? – спросила я.

– Ну да, заключим с тобой такую сделку. Деловой договор. Как мушкетеры – один за всех и все за одного. Ты можешь мне не обещать, достаточно будет, если ты согласишься просто попробовать.