как сам?» Потом перезвонила она и все рассказала. А в конце добавила:

– Папа расплакался.

– Ну-ка, ну-ка: что за голос был у человека, который с вами говорил?

– Ты теперь по гроб жизни в это влез, да?

– Какой был голос?

– Вежливый. Мужской.

– Что значит вежливый?

– Сказал, если не заплатишь, для нас для всех это добром не кончится.

– Фигня.

– Сколько ты должен?

– Восемьсот тысяч.

– Господи…

– Да ладно.

– Кончай шутки, Сандро!

– Я абсолютно серьезен.

– Я дам тебе денег, если пообещаешь бросить. Только скажи, сколько ты должен.

– Ни гроша ломаного.

– Не ври!

– Хватит!

– Я дам, сколько нужно.

– Я сказал хватит!

– Это тебе уже хватит! – И она тоже разрыдалась. – Родила на свою голову наркомана…

Перед сном из его комнаты доносится жуткий грохот. Бегу туда. Он стоит, вцепившись в штору, на одной ноге, другую волочит.

Поддерживаю его под руку.

Он отчаянно пытается встать ровнее, но тут штора обрывается, и он падает.

Наклоняюсь, чтобы помочь ему подняться.

Он копошится на полу, как упавший на спину таракан. Хватается за вторую штору, чуть приподнимается, но крючки и тут не выдерживают.

– Какого хрена! – обнимаю его и тяну вверх.

Он меня отпихивает.

Я хватаю снова, вцепляюсь крепче, тащу в сторону кровати. Его трясет, ребра торчком. Водружаю половину его задницы на матрас, но он отталкивает мои руки, бьет в плечо, толкает.

– Эй! – кричу я.

Он бьет снова.

– Эй! – Я нажимаю плечом, но он, высвободив руку, пытается влепить мне затрещину.

Приподнявшись, я теряю равновесие, ударяюсь о тумбочку и остаюсь на ногах только потому, что хватаюсь за стену и за фигурку японского рыбака.

– Какого хрена?

– Я в кухню иду!

– Идешь? Хрена с два! – Я сбрасываю рыбака на пол. Звенят осколки, он недоверчиво задирает голову, и только поняв, что произошло, сдается. Потом оборачивается к двери и видит, как я ухожу.

Той ковбойской ночью, рассказав мне о диагнозе, он сел на крыльцо. Руки в карманы сунул и сидел так, задранный воротник рубашки перекосился:

– Ноги-то как хорошо вытянуть, а, Сандрин!

Я оставляю его среди осколков рыбака. Выхожу из дома, сажусь в машину и принимаюсь нарезать круги, потом сажусь в баре «Серджо», выпиваю стакан пива, другой, заедая чипсами и соленым миндальным печеньем. Вижу, они заменили игральный автомат на дартс с электронными датчиками. Играю партию: из пяти бросков три на каких-то полпальца не попадают во внутреннее кольцо. Кто-то из стариков-завсегдатаев поднимает голову, всматривается и снова погружается в газету.

Вернувшись, застаю в его комнате свет. Поднимаюсь, заглядываю: сидит на полу, подложив под спину матрас, пытается собрать своего рыбака.

– Выброси, – бормочет. – Выброси все это к чертовой матери.

Подхожу, на сей раз он не сопротивляется. Поднимаю его, укладываю в постель.

– А всего-то покухарить хотел.

– И что бы ты приготовил?

– Голубя. У меня в морозилке лежит.

– Ну вот, настрой, значит, уже боевой.

Потом он засыпает.

Осколки я раскладываю по столу в кабинете, правда, склеить могу только самые крупные. В итоге к концу моих трудов у японского рыбака недостает рук и куска плаща.

Знать, что он умрет, и находить в этом утешение.

– У тебя дар, Сандро! Потому ты у деда в карты и выигрывал!

– Брось, Бруни, какой еще дар…

– Так я ж говорю: карты! Это даже лучше, чем лошади. Лошади себе на уме, а с картами все делаешь сам.

– Да я не знаю, что делать!

– Еще как знаешь!

– Ничего подобного!

– А тебе и не нужно быть знатоком, Сандро. У тебя дар! Слушай, давай так: сыграешь разок и поглядишь, зайдет или нет.

– Разок?

– Ну да, один разок.

– И когда же?

– Выясню, и сразу тебе звоночек.

По утрам я больше не просыпаюсь в тревоге о нем: не думаю, случится это сегодня, завтра или через несколько недель. Уже пару дней, открыв глаза, кошусь на окно, за которым свистит, отвечая зову маяка с Адриатики, парочка дроздов.

Потом одеваюсь и пытаюсь его покормить. Печенье, три глотка чая. До ванной он доходит сам, после чего возвращается в постель.

Говорю, что хотел бы сходить на часок прогуляться до прихода медбрата.

– На море туман.

Он, кажется, рад:

– Ну, привет туману!

Возвращаюсь, но медбрата еще нет. А я ведь специально сделал крюк, чтобы до последнего побыть вне дома: заскочил в газетный киоск и в бар «Дзета», где купил бриошь с тунцом и яйцами. Там же и съел, листая «Гадзетта делло спорт».

Ему приношу «Ресто дель Карлино» и подробный отчет: унылый прибой, туман, Гаттеи вконец разожрался.

– Филиппо Гаттеи? Ты его видел?

– Нет, я про архитектора[36].

Он недоверчиво качает головой. Неужто, спрашивает, ни одна живая душа ракушки пособирать не вышла. Я вру, что там целые толпы – он закрывает глаза, наверняка представляет застывшую морскую слюну – соленый налет на берегу по утрам. Еще шаг – и ноги уходят по щиколотку. Над водой рассветная дымка, чайки безмолвно перелетают с места на место. И почему это в Римини чайки не кричат?

Представляю, как ему сейчас хочется выйти на пляж, стянуть футболку, перекинуть ее через плечо и, сунув шлепанцы за пояс, шагнуть в полосу прибоя.

– Ты уже у моря, Нандо?

Глаза по-прежнему закрыты, но он кивает, и я едва касаюсь его ступни ладонью: это, говорю, пена морская.

Его удары в тот вечер, когда я разбил японского рыбака: слабые, но точные и болезненные. Потираю плечо там, куда он бил, пока я тащил его в постель. Ярость приговоренного к смерти.

Ближе к вечеру получаю запрос на консультацию по мужскому шампуню против выпадения волос. Они хотят его перезапустить, начать кампанию на радио и телевидении. Добавили протеинов, избавились от парабенов, меняют цвет упаковки с красного на белый. Просят приехать в миланский офис: объясняю, что сейчас не в городе, могу разве что организовать видеоконференцию.

Договариваемся о конкретном дне и времени. Мужское – мой конек. С мужчинами мне проще, потому что их проще сбить с толку. Львы без гривы[37], желание все контролировать, страх старения: в рекламном деле таких называют «возбудимыми покупателями» или попросту живчиками.

Медбрат по имени Амедео к своим тридцати уже отец двоих детей. Хвастает ими, пока крепит капельницу, словно это огромный успех.

– И зачем тебе двое? – Нандо весь внимание.

– Тебе какое дело? – перебиваю я.

– Хотелось мальчика и девочку… – Амедео наконец заканчивает возиться с трубкой. Парень здоровый, но по натуре слишком чувствительный, с девически-гладкими щеками. Наклоняется посадить своего пациента, и