– Я лгал, – ответил Кель, пытаясь перевести дыхание. Затем заставил себя поднять на нее взгляд, чтобы она поверила.

Сейчас Саша была полностью одета – и все же перед его внутренним взором девушка стояла нагая.

– Кому ты лгал? – спросила она.

– Тебе, – солгал он снова. Он искал гнев на ее лице, но почему-то не находил. Где ее чертова ярость?

Приходи, чтоб стать моей любовью. Стать моей любовью, если ты придешь.

Из-за нее ему захотелось попытаться. Захотелось солгать снова.

– Это не было похоже на ложь, – ответила Саша.

Кель мог только молча на нее смотреть, надеясь, что она сама закроет тему. Однако она упорствовала, беспощадная в своей наготе.

– Ты не поцеловал банщицу. Почему? Мужчины не находят удовольствия в поцелуях?

Кель вслепую нашарил ручку двери.

– Ты говорил, я должна спрашивать, если чего-то не понимаю.

– Да. Мужчины находят удовольствие в поцелуях, – выдавил он.

– Ты меня поцелуешь? – спросила Саша, и Кель, выругавшись, так врезал кулаком по двери, что она затряслась. Когда он обернулся, у него уже было наготове оружие.

– Зачем? – процедил он ледяным тоном и продолжил, не дожидаясь ответа: – И что, если не поцелую? Снимешь одежду и предложишь себя кому-нибудь из моих людей?

Сашу передернуло, и он мысленно чертыхнулся.

– Зачем мне это делать? – прошептала она.

– Затем, что ты пытаешься выжить. И мне это понятно.

Он действительно понимал ее и не держал зла, хотя ее намерения его и беспокоили. Попытки выжить часто принимали уродливое обличье, а Саша слишком долго существовала в невыносимых условиях. И все же подобное поведение грозило проблемами в отряде.

– Ты ошибаешься. Я… я не такая. – Голос Саши дрогнул, и он впервые увидел на ее лице гнев.

– Мы все такие, Саша. И мужчины, и женщины. Мы все просто пытаемся выжить.

– За что ты меня так ненавидишь? – Она говорила твердо, хотя ее щеки пылали. Черные глаза влажно блеснули, и Кель поразился, как мог когда-то счесть их пустыми. Они искрили и жалили, источали жар, жизнь и эмоции.

Кель в два счета пересек комнату, запустил пальцы в рыжие волосы и приподнял Сашин подбородок, пытаясь собрать разбежавшиеся мысли. Ее розовые губы разомкнулись, и Кель нахмурился. Сам их цвет казался ему подозрительным.

– Я тебя не ненавижу, – наконец выговорил он. – Я тебе не доверяю. Я вообще ничего не хочу к тебе чувствовать. А ты вознамерилась пристегнуть меня к юбке.

Саша ответила ему резким рывком вперед: вцепившись в его волосы, как он недавно – в ее, обхватив щеку свободной ладонью, вжимаясь в него всем телом. Эта неожиданная агрессия удивила его. В кои-то веки ее гнев напоминал его собственный.

– А теперь чувствуешь? – спросила она, потянув его за волосы так, что он поморщился. – А теперь?

Она привстала на носки и впилась зубами ему в нижнюю губу, повиснув на ней, как бешеный волк. Кель зашипел и зажал Сашино лицо между ладонями, пытаясь ее остановить.

Ему потребовалась пара секунд в этой нелепой позе – нос к носу, грудь к груди, с зажатой между ее зубов губой, – чтобы как-то разом осознать и мягкость Сашиного бюста, и твердость бедер, и влажность рта, и жар пламени, бушующего за внешне спокойной оболочкой. Лицо, которое он сжимал в руках, было вылеплено самым искусным мастером, кожа на подбородке была гладкая, как шелк или полированный мрамор, а черные глаза казались текучими, словно кровь, грохотавшая у него в ушах. Наконец Саша отпустила его губу, но не разжала пальцы и не отстранилась.

– А теперь ты что-нибудь чувствуешь ко мне? – начала она, но в следующую секунду ее голос надломился, и сквозь злость проглянула неуверенность.

Это была фраза в духе Ариэль Фири, самонадеянная и властная, – но Ариэль Фири никогда бы не отпустила его первая и не стала бы смотреть с такой смесью ожидания и уязвимости. Леди Фири не стала бы умолять его о поцелуе с дрожащими губами и глазами, полными надежды. Она бы просто укусила его, исцарапала, обвилась вокруг и без разрешения взяла все, что хочет.

– Нет, – солгал он снова с дьявольским упорством. Но сердце предало его, заколотившись от ужаса, что на сей раз она ему поверит и отступится, пристыженная – как он и добивался.

Стыд был прекрасным оружием. Но Саша не сделала ни шага назад и не отпустила его. Вместо этого она продолжила разоблачаться – не внешне, но внутренне, обнажаясь до немыслимой эмоциональной глубины.

– Как ты можешь ничего не чувствовать, если я чувствую так много? – почти закричала она, опалив ему губы своим дыханием. Сейчас между ними оставались считаные сантиметры, которые лучше слов опровергали все, что он успел наговорить за этот вечер.

Кель не шелохнулся. Любой ответ выдал бы его. Поэтому он продолжал смотреть на нее каменным взглядом, непоколебимый в своем притворстве. Саша опустила веки, будто его пренебрежение ранило даже ее глаза. Черные – под стать радужкам – ресницы опустились, отбросив тень на веснушчатые щеки, и Кель, наконец избавленный от ее взгляда, вздрогнул всем телом. Она была ему дорога. Дорога и так… хороша.

Так невозможно хороша.

Мужчины, которые зарабатывали на жизнь мечом, были крупными и сильными – в противном случае они долго не протянули бы. Женщины, которые зарабатывали на жизнь, прислуживая другим, были гибкими и поджарыми и умели довольствоваться малым. Кель был солдатом, Саша – рабыней.

И все же у него были к ней чувства.

Наверное, она ощутила его дрожь, потому что снова потянулась к нему. На этот раз – без злости и не выпуская зубы. Саша просто прижала свои губы к его, соединив их, словно хотела таким образом проникнуть в глубь Келя, подслушать его мысли и раз и навсегда удостовериться, что он к ней равнодушен.

Если она и правда была с мужчинами, эти люди только брали, но не отдавали, – потому что она казалась совершенно неискушенной в науке любви и ничего не знала о ступенях, ведущих к удовольствию. Она не обвила его языком, даже не разомкнула губ. С ее стороны это был не столько поцелуй, сколько отчаянная попытка приблизиться – и понять. Нежный рот, прильнувший к его, оставался неподвижен. Мягок, но неподвижен.

Наконец она осторожно приоткрыла губы и глубоко вдохнула, словно силясь вытянуть его сердце из груди и спрятать у себя в легких. Именно в эту секунду решимость Келя пошла трещинами, и он погрузился в теплую пучину смирения.

Он так и не убрал пальцы с ее лица и теперь лишь переместил их выше, обхватывая ее голову, вовлекая Сашу в лихорадочную гонку двух ртов и снова и снова прослеживая языком тот путь, который проделала его душа, когда Саша похитила ее единым вдохом. Она ответила с бездумным пылом, ликующе обвив его спину руками и впившись в губы с жадностью, которая едва ли не превосходила его собственную. Все ее тело звенело, будто натянутая тетива.