– Ты его помнишь? – удивился Кель. Квандун был далековато от воды.

Саша кивнула:

– Я помню его так же, как помню, как читать, ходить или дышать.

– Когда-то в Килморде было очень красивое побережье.

– Но теперь нет? – тут же откликнулась Саша с печалью.

– Килморде понадобится время, чтобы снова стать прекрасной.

– Когда-нибудь… – пробормотала Саша, и Кель задумался, видит ли она это будущее – или просто на него надеется.

– Свет или мрак? – спросила она через мгновение как ни в чем не бывало.

– Свет.

Кель не стал развивать мысль, и Саша нахмурилась.

– Так нечестно, капитан. Нужно не только выбрать, но и объяснить свой выбор.

Он вздохнул, хотя ему не пришлось долго раздумывать над ответом.

– На свету все очевидно. Ни теней, ни секретов. Чтобы увидеть, нужно просто вглядеться.

– Как звали твою мать? – продолжила Саша без заминки, и Кель сбился с мысли. Прием был на редкость эффективен: он не соврал еще ни разу.

– Кора. Она прислуживала в отцовском замке. И умерла при моем рождении.

В этих трех простых фразах уместилось все, что он знал о матери. Имя, занятие, кончина. Больше ничего.

Саша склонила голову, окидывая его задумчивым взглядом, и Кель очень постарался не ерзать в седле.

– Птица или зверь? – спросила она, снова меняя тему.

– Мой брат – Перевертыш. Он бы наверняка сказал тебе, что нет ничего лучше неба, но лично меня летать не тянет. Я бы вообще не хотел ни в кого превращаться. Мне и так достаточно борьбы с собой, чтобы вдобавок менять форму.

– Песня или история?

– Я пою, чтобы исцелять, но мне нравится тебя слушать, – грубовато признал Кель. – Нравятся твои истории.

Саша просияла, и Кель невольно задумался, почему так редко пытается ее порадовать.

– Что тебя радует? – вдруг спросил Кель, пытаясь понять, как вызвать эту улыбку, и мгновенно почувствовал себя идиотом. Складывалось впечатление, будто он к ней сватался. От этой мысли он сильнее стиснул поводья, и конь возмущенно всхрапнул.

Саша мельком встретилась с Келем взглядом и снова отвела глаза, залившись краской, будто вопрос ее смутил. А может быть, ее смутил ответ.

Настоящий джентльмен немедленно извинился бы за бестактность, но Кель не был настоящим, да и просто джентльменом. Он не был обучен науке цветистых слов, притворных симпатий и фальшивых сантиментов.

В следующую секунду Саша заговорила тихо, но быстро, словно хотела быть услышанной, но боялась поднять глаза и убедиться в этом.

– Когда ты меня поцеловал, я была… рада. По правде говоря, я еще никогда в жизни так не радовалась. Вообще не испытывала ничего подобного. Думаю… мои губы запомнили бы. Сердце запомнило бы. Я бы очень хотела… снова это испытать.

Сердце Келя рванулось из груди, а голова наполнилась уже знакомой легкостью. Он натянул поводья, и Саша в смятении остановила свою кобылу рядом с Луцианом. Джерик бросил на них озадаченный взгляд.

– Бери людей и двигайся вперед. Саше нужно немного отдохнуть. Мы вас нагоним.

Джерик немедленно скомандовал отряду двигаться дальше, предположив – как Кель и надеялся, – что привал понадобился Саше по личным причинам.

Та никак не оспорила это заявление, хотя нахмурила брови и закусила губу, словно уже жалея о своих словах. Кель дождался, когда последний солдат обогнет рощу акаций, и соскользнул со спины Луциана, не давая себе времени на колебания и раздумья. В ушах шумела кровь, затылок покалывало. Кель подошел к Саше и торопливо стянул ее на землю.

Она пискнула, и он буквально ощутил изумленный изгиб ее губ, когда склонил голову и вжался своим ртом в ее.

На этот раз он не стал закрывать глаза – по крайней мере, вначале. Он хотел воочию убедиться в ее удовольствии, видеть радость, которую вызвал сам. Лошади топтались у них за спинами, загородив от акаций живым треугольником; лимонная трава терлась об ноги, откуда-то издалека доносилось глухое воркование рябка – настоящая палитра чувств и звуков.

Но Кель слышал только ее вздохи, ощущал только сладость ее рта, видел лишь острые кончики ресниц, опущенных в жесте капитуляции. А может быть, это он капитулировал, потому что глаза его покорно закрылись, губы шевельнулись в беззвучной мольбе, надломленное сердце склонилось перед этой женщиной, а грудь затопило неведомым ранее восторгом.

Сашины пальцы гладили его по лицу, а рот тянулся ко рту Келя, – даже когда капитан слегка отстранился, чтобы не упасть. Их дыхание смешивалось двумя горячечными потоками и обжигало раздразненные губы. Кель коснулся Сашиного лба своим, борясь с искушением снова вырвать у нее этот вздох. На какое-то мгновение он даже позволил себе забыть, что не хочет ее.

Наконец он сжал ладонями ее талию и снова подсадил в седло – чтобы, как в омут, не уронить в траву.

– Это… радость, – прошептала Саша. – Кажется, это она.

– Нет. Это удовольствие, – резко ответил Кель и отступил на шаг.

Саша продолжала смотреть на него сверху вниз, словно всем существом впитывая и осмысляя этот немногословный переход к отчужденности.

– Возможно, удовольствие похоже на радость. Но удовольствием можно насытиться, а радостью – нет. Она просто сияет.

Кель отвернулся, почти стыдясь себя, и приготовился забраться на Луциана.

В следующий миг Сашина кобыла сорвалась с места и понесла – без какой-либо явной причины или угрозы.

Саша вскрикнула и покачнулась, но все же удержалась в седле. Она почти распласталась на спине лошади, судорожно пытаясь подобрать поводья. Кель рванулся было следом – слишком медленно.

Он закричал, предупреждая своих людей, и одним движением взлетел на Луциана. Перепуганная кобыла неслась к скалам так, будто увидела гремучую змею. Саша могла лишь беспомощно цепляться за ее гриву; платок развязался и хлестал по ветру, желтое платье развевалось за спиной. Кель пришпорил Луциана, с каждой секундой сокращая расстояние до обезумевшей кобылы. Размер и вес жеребца давали ему фору, но Сашина лошадь казалась неудержимой. Она летела через плато, не разбирая дороги и все вернее приближаясь к обрыву за шапками акаций. Кель попытался ее обогнать, отрезать путь и заставить сменить направление, но та лишь опустила голову и подбавила скорости – если такое вообще было возможно.

– Саша! – заорал Кель.

Ему нужно было, чтобы она на него взглянула; чтобы поняла, что он собирается сделать. Саша медленно повернула голову, по-прежнему прижимаясь щекой к шее лошади. Черные глаза были расширены от страха. Если она сейчас отцепится, то переломает все кости. Если нет – улетит в пропасть вместе с кобылой.

Теперь Луциан шел с ней грудь в грудь. Кель приблизился, насколько мог, а затем – призвав на помощь весь свой опыт, полученный в схватках верхом, когда он снова и снова выживал только за счет сильных ног и чистого ужаса, – отклонился вправо и правой рукой обхватил Сашину талию. В ту же секунду она с безоговорочным доверием отпустила гриву лошади и подалась влево. Один рывок – и Саша рухнула к Келю в седло, пригвоздив их обоих к Луциану. Кель немедленно натянул поводья, разворачивая коня влево.