я стал ценить себя и уважать, а теперь посмотрите на меня. Я мог бы быть гораздо лучше, но все просрал». Голоса вернулись, и они были все громче и громче: «Ты полное дерьмо. Не зря тебя выперли из Metallica. Тебе и в Megadeth делать нечего». Неудивительно, что я принялся за старое.

Дэвид Эллефсон: У нас было семь песен, и первым делом мы записали черновую фонограмму. Писали эти быстрые треки, которые напоминали наброски от руки, или же в них была общая структура песни. Каждый раз, когда мы меняли темп – а в песнях на альбоме Rust in Peace было множество довольно странных смен темпа, – записывали, останавливались, брали новый темп и вставляли в готовый кусок. Все это было очень тяжело. Мы с Дэйвом и Ником записывали черновые треки, чтобы понять правильный темп и смены. И как только закончили этот процесс, Дэйв умчал лечиться в медицинский центр Беверли-Хиллз. Я уже три недели был в завязке.

Дэйв Мастейн: В этот раз я хотел лечь в клинику. Собирался вернуться и как можно скорее встретиться с этими ребятами. Уверен, для многих было неожиданностью, что я хотел вылечиться, – я впервые опустил руки и сдался.

Дэвид Эллефсон: Дэйв, Ник, Рон и парочка других ребят поехали заценить концерт Cheap Trick в клубе Whiskey на бульваре Сансет. В тот вечер Дэйв сорвался и нажрался. Рон с Ником сказали мне об этом на следующий день и угорали с него. Дэйв действительно может вести себя довольно забавно, но в то же время это пугало; когда он падает, он не просто спотыкается – он летит кубарем. Они сказали, что он танцевал на столах, пил как черт, и где-то в душе, спустя три недели завязки, я этому радовался. Дэйв сорвался. Теперь и я могу отрываться. И я задался вопросом: «А ради чего я завязал? Ради него или себя?» Потому что мне угрожали – если не завяжешь, вылетишь из группы, – и в итоге я встал на трезвый путь и из-за негодования и обиды. По иронии судьбы спустя много лет я понял, что обида и негодование – первая причина, по которой алкоголики в завязке срываются и берутся за старое. Годом ранее, когда Дэйв вышел из клиники, я последовал его примеру. Годом позже мы с ним испытывали одинаковые ощущения, но на этот раз я знал, что должен победить это дерьмо. Я не имел права сорваться. Ради себя. Дэйв может делать, что хочет. Друг он мне или нет, в группе я или нет – я не имею права сорваться.

Дэйв Мастейн: Снова эта угроза – либо завязываешь, либо валишь из группы. Честно говоря, не помню, чтобы такое когда-либо говорил, и я никогда не ставил Дэйву никаких условий. Пластинка была почти написана. Однако у каждого – свои воспоминания.

Майк Клинк: Я начал работу над пластинкой с того, что записал барабаны с Ником Мензой. Сидел с желтым бланком и заставлял Ника играть под метроном. На каждый дубль делал пометки. Иногда Джуниор записывал черновой басовый трек. Я знал партии, но музыка усложнялась всеми этими сменами ритма и изменениями размера. Я решил записывать песни кусками, а потом склеивал пленку.

Дэвид Эллефсон: К тому времени Дэйв был в невменяемом состоянии. Он мог легко раздражиться и любил спорить. Он прервал один спор, который у нас был, когда что-то, на мой взгляд, было нечестно. «Да мне насрать, честно это или нет», – сказал он. После того как Дэйв уехал в клинику, продюсером был Майк Клинк, он отвечал за студийные сессии, но я теперь был музыкальным директором. Я знал, что делать. Я знал порядок действий и нужное направление. Мы начали запись, сидели с Ником в большой комнате в наушниках и слушали черновые треки. Разумеется, мы знали песни. Нам даже не нужно было слушать на полной громкости. Мы с Ником играли каждую песню по три раза, от начала до конца, Майк это записывал, и мы выбирали лучший дубль.

Это довольно сложный процесс. Взять, к примеру, «Holy Wars». В этой песне было как минимум три темпа, и иногда, даже если ритм звучит одинаково, в припеве мы слегка ускорялись или немного сбавляли темп. Было множество нюансов. Майк записывал на бобину. Я поражался, как ему удавалось не сбиваться. Он выбирал лучшие партии, и я понял, насколько он крутой звукоинженер. Пометки ему делать было, в общем-то, не нужно. Честно говоря, я не знаю, врубался ли он в нашу музыку. Он записал пластинку с UFO. Работал с Guns N’ Roses. Но то, что мы делали на Rust in Peace, было чем-то новым и прорывным. Мы были следующим поколением. Но он знал, как надо записывать и передать наше звучание на пленке.

Мы с Ником записывали каждый кусок по три раза, а Клинк вносил это в каталог. Мы играли следующий кусок три раза, и он снова вносил поправки. В день нам удавалось сделать около двух песен, и на это ушло около недели. Когда мы закончили, Клинк велел нам свалить и оставить его на недельку. Он хотел склеить дорожки. У него всюду лежали полоски с лентой. Со стен в студии свисали эти бобины. Это напоминало спагетти из лент фирмы Ampex, но каждая из них была старательно помечена.

Майк Клинк: На бобине не видно, что на пленке. Как только ты резал пленку, нужно было понимать, что ты делаешь, потому что легко можно потерять восемь музыкальных тактов, склеить пленку, и тогда все коту под хвост. Несмотря на все заметки, если не быть чрезвычайно аккуратным, можно все испортить. Я все пометил. Брал гвоздики и прибивал катушки с лентами к стене в студии, и неделю собирал пластинку по кускам. Это был довольно методичный процесс. Как только я склеивал все куски, приходил Джуниор и играл басовые партии. И все получалось. Я не сделал ни одной ошибки.

Дэвид Эллефсон: Спустя неделю у Майка был готов альбом. На запись черновых треков ушла неделя, неделя на барабаны и неделя на то, чтобы все склеить, а теперь я приходил и играл на басу. Мы с Майком были вдвоем. Обычно удавалось записать две песни в день. Песни были очень сложные. Поскольку мой бас был резким, выделялся и звучал четко, у меня не было права на ошибку. Нужно было исполнить свои партии точно, а было немало смен темпа. Ушла неделя. Последней мы записывали «Hangar 18», и, поскольку песня в ре мажоре, а бас можно опустить только до ми