Моя мать подняла лицо и посмотрела на меня, ее турецкий нос в профиль стал еще острее и тоньше. Она захохотала:

– Что ж мужики такие идиоты! Они думают, мы все трясемся за свои сиськи!

Я вцепилась в свое одеяло и тоже засмеялась:

– Мам! Ты, похоже, умирать собралась? Да? Тебе перед смертью все мужики красавцы!

В отеле у меня случился такой же приступ. Мне казалось – внутри я спокойна, но телефон в руке дрожал, и это было видно. Я смотрела на свою руку, как будто это не моя рука. Я не могла попасть на единственную кнопку. Неудобно даже стало. Портье улыбнулся одними губами:

– Леди, я помогу, – и забрал у меня этот сучий телефон.

– Оставьте мой номер до конца недели, – попросила я.

– Если у вас будут проблемы… Возвращайтесь, – он сказал. – Перезвоните нам, если этого не потребуется.

Мы выехали из города. Вдоль шоссе мельтешили худенькие пальмы и елки, такие же, как у нас на Кавказе, по склонам желтые камни – ничего интересного. Только дорога такая мягкая, что мне сразу захотелось вышвырнуть таксиста и самой порулить.

– Одна приехала? – гаркнул он с наездом.

– Одна, – отвечаю, с таким же выездом нижней челюсти.

– Муж отпустил?

«Какое твое собачье дело, – думаю, – отпустил меня муж или не отпустил». Не люблю говорящих таксистов.

– Смелая женщина… – дед зыркнул на мои голые ноги: – Русская?

– Да. – Я прикрылась платком.

– У меня сноха тоже русская.

– Посмотри на него, – дед кивнул на заднее сиденье. Там сидел мальчик, толстый смуглый арабчонок. – Наполовину русский. Похож?

– Похож, – я улыбнулась.

Дед подобрел. Набрал Ашдод и опять заорал как глухой. Едет с навигатором, по указателям, и все равно названивает, двадцать раз уточняет, как будто везет тротил.

Я отвернулась в окно, а Лера кушал. Кушал шашлычок. И водочки немножко выпил. Чуть-чуть, для храбрости. Он ждал меня с друзьями. Без друзей невкусно. Лерочка артист! Ему нужна сцена, публика, ассистенты, аплодисменты. Музычку нам, пожалуйста! Что-то у них там звучало, что-то старенькое, что-то почти советское… Не помню.

А вокруг, между прочим, благодать. Ноябрь, и уже нежарко. Ветерочек нежный качает пальмовые листья. Маленькие магазинчики друг за другом зажигают вывески, и вдалеке у моря видно высокие башни портовых кранов.

Эта кафеха стояла на въезде в Ашдод рядом с заправкой у пляжа. Волосатые пальмы, пластиковые столики, барная стойка. Рекламный щит закрывает все это с трассы. Лера спрятался за этим щитом, как за кулисами.

Шимшон всем объявил, что какая-то подозрительная девушка, скорее всего аферистка, с минуты на минуту подъедет сюда из России. Шимшон ждал шоу и отмазывался по телефону:

– Какой домой! Мы кушаем! Ашота поздравляем… Ашоту сорок лет! Какой домой?

У этого Ашота, хозяина заведеньица, глаза жили своей личной жизнью, сами подпрыгивали, сами подмигивали, потому что в кармане у Ашота всегда лежал косяк.

– За тебя! – кивнул он Лерочке. – А то мы уже беспокоиться начали, куда это у Леры все бабы подевались…

Шимшон откусил жареную курицу и вздохнул:

– Какие у нас в Сочи были шашлыки…

Да, и я тоже, когда я очутилась там, за столиком, накрытым белой скатеркой в красную клетку, вспомнила Сочи и свое пионерское детство. Звуки, запахи, слова – все те же, как в прошлой жизни, где-нибудь на съемной даче, в те времена, когда мой папа с оркестром выезжал на летние заработки. А мама, загорелая и мягкая, сидела в открытом сарафане, в серебристых босоножках и смеялась. Она всегда отвязно хохотала, слегка закидывая голову, и тонкая ее шея изящно изгибалась. Мужчины делали ей комплименты, отец подхихикивал с бабьем, двумя пальцам держал бокал вина и впаривал свои гастрольные анекдотики. Меня посылали к проигрывателю поставить пластинку Пугачевой. Обязательно откуда-то возникала маленькая шустренькая дама и приносила селедку под шубой. И мне в тарелку накладывала эту мешанину, которую я терпеть не могу.

Там, в Ашдоде, за столиком, было все примерно то же самое. Расслабуха, как при Брежневе. Ни одного мужика в костюме – кайф! Ни одного галстука – ура! Никаких разговоров про бизнес – супер. Люди кушают! Людям хорошо! Люди выпивают. Суббота у людей.

– За маму! – кричали мужские голоса.

– За именинника! – подпевали женские.

– Война! – пугал всех Шимшон. – Война будет! Мать моя говорила еще в Тбилиси. Третья мировая!

– Будет все, как в Ираке, – отвечали с соседнего столика: – Размондят всех арабов к чертовой матери!

Шимшон начал расспрашивать, сколько мне лет, и подсчитывать, какая у нас разница. Двадцать? Не многовато? Да нет, в самый раз. А есть ли дети? Двое, да? Странно, и муж отпустил? А Лера руки в стороны, голову в плечи:

– Отпустил.

– Красивая? – Ашот ехидно сощурился.

А Лера ему с таким же прищуром:

– Конечно…

– А грудь?

– О-о-о! Грудь… – Лера поднял руки и показал что-то грандиозное, и сам удивился, глядя на свои открытые ладони.

Потом, конечно, Шимшон спросил про деньги. Есть ли они у меня. Лерочка прикинул, что вроде бы есть.

– Откуда сейчас в России деньги? – обиделся Шимшон. – В России деньги только у новых русских.

– Она и есть… – Лера откусил огурчик, немного сомневаясь, врать или не врать, но все-таки не удержался и приврал: – Она и есть новая русская.

– Но пионером-то была?! – друзья заволновались.

– Была, была, – он успокоил. – Конечно.

Потом Ашот поменял свои глаза местами и спросил, какого года фотографии висят у Лерочки в Сети. Он долго смеялся, когда узнал, что это «те самые», с круиза.

– Те фотки, да? Смотри, как ты разъелся за три года! Ничего?

Лерочка опустил глаза на свой живот, обтянутый синей рубашкой.

– Ничего… – Он погладил свое пузочко. – Что-нибудь придумаем…

– За тебя! – подмигнул Ашот. – Чтоб тебе сил хватило! А если не хватит – звони, мы придем!

– Ты у меня договоришься… – Лера проскрипел.

Возле рюмочки задергался телефон. Прискакало смс от штатной любовницы. «Привет, Толстенький, – Лерочка прочитал. – Я вижу, что ты изменился. Видимо, ты берешь на себя больше, чем позволяют твои возможности. Кстати, я сейчас подумала, у тебя очень похотливые глаза».

Лера не любит такие длинные смс. У него есть три любимых слова: «хочу», «моя» и «срочно». Про «глаза» и про «возможности» Лера не понял. Он не успел ответить. Таксист уже кричал в трубку, боялся пропустить один-единственный поворот.

Маленькая шустренькая мама именинника вынесла на стол неубиваемую русскую селедку под шубой. Рядом на траве зажгли костер. На огне стоял большой черный казан. От него тянуло дымом и жареным луком. Татарин, большой и улыбчивый, резал морковь крупной соломкой. Народ то и дело поворачивался: