– У тебя есть водичка, маленькая?

А я же сплю еще. Семь утра. Я уснула в четыре – какая водичка? Я нашарила телефон. Смотрю по сторонам. Кофейные стены. Телек на стене. Пустая бутылка на тумбочке.

– Нет, – говорю, – у меня водички, – и опять на бочок.

– Так открывай! Я принес.

До меня медленно доходило, что я не дома, я в отеле, в другой стране, здесь лето, и Лера рядом, не в Сети, а за дверью у меня стоит.

Лера! Утром! Я не ждала! Я еще сплю!

Его рука у меня на спине, а мимо горничная идет в столовую. Она несла тарелки высокой стопкой, как белые блины, улыбнулась Лерочке.

– Зайка, там завтрак… – он мне кивнул и добавил шепотом: – Я никогда не был в «Майами» утром.

– Мамаааааааа! – Я убежала в ванную.

Лера открыл окно. Привкус сигарет, оставшийся со вчерашней ночи, улетел. Запахло морем. Зашуршали шины. Торговец с улицы кричал гнусаво, неразборчиво какое-то знакомое слово.

– Что он кричит? – я у Леры спросила.

– Арбузы, арбузы… Не узнала?

– Да… Теперь узнала.

Он замурчал: «Давай мне сюда свою сладкую попу…». А я не знаю, что со мной случилось! Покушать надо было. Проснуться. Что я там спала? Часа три. Мне мало. А может быть, наше время десять, десять по Москве, а еще восьми не было. А может быть, я привыкла с утра выходить из дома, мне обязательно утром нужно куда-то выйти из дома. Не знаю… А может, просто «69» нам не катит, потому что рот занят у обоих. Нам нужны глаза, слова нам нужны. И эта тишина, и тяжесть тела, и моя сонная голова, и шины за окном, и жаркий воздух с улицы, и звяканье ключей в коридоре – все это меня напрягало.

Солнце быстро разогревало номер, стало жарко. Этот день, который был впереди, показался мне длинным-предлинным. А мы заперты в этом номере, как дети в пустой квартире, из которой взрослые ушли по делам. Два невротика, мы опять испугались реала. Вылизывали друг друга и думали черт-те о чем.

Лерочка останавливался и спрашивал:

– Когда у тебя самолет?

И я отпускала его, чтобы уточнить:

– У тебя выходной сегодня?

Придурки, загонные психи. Короче, у нас не стояло.

Лера лег на спину, пропустил мои волосы между пальцев и рассматривал на свет золотистые колечки. Иногда он поглядывал на мои губы, смотрел, как я сжимаю его член. Глаза у Леры были болезненно сощурены, толстая цепь врезалась в шею, щеки покраснели, и какие-то левенькие мыслишки прыгали у него на лице. «Зачем она приехала?» – он думал. «Что-то кушать хочется», – думал, «Уйдет из Сети – и не будет у меня моей Хохлушки», – тоже думал. И самое противное: «Наверно, я сейчас должен трахать ее по полной».

Я видела – психует, и все равно опять, зачем не знаю, упала носом к нему на хуй и с каким-то спортивным азартом стала высасывать из него кровь. И быстро, и медленно, и глубоко, и не очень, и с руками, и без, и у головки, и в горло, и в губы, и за щеку, и языком… Я вспотела вся. Устала и не могла понять, в чем дело. Я первый раз в жизни видела член, который падает, как только выпускаешь его изо рта.

А Лерочка глаза мои растерянные увидел и спросил противным голосочком:

– Твой муж, наверно, страшно тащится, когда ты так ему делаешь?

Я ему рот ладонью закрыла. Зачем он сейчас говорит мне про мужа?

– Как тебе сделать? – спросила. – Скажи.

– Как другим, так и мне, – он пробурчал.

– Покажи своей ручкой…

– Нежненько, маленькая, нежненько…

Он показывал, я повторяла. Просто так ласкалась, то понюхаю, то поцелую. Не стала испытывать боевые приемчики. Мне было интересно наблюдать, как Лерочка психует. Психованный Лера, когда я еще такое увижу.

– Да что ж так душно-то мне! – Он почти ругался. – Не пойму, что со мной сегодня?

Я знала, у него не стоит, потому что я не хочу. Не завожу, не играю. А я не хотела играть! Да, у меня всего неделя на реал, а я не выспалась и не хотела! Я не могу хотеть по расписанию. Когда арабы в Ашдод стреляли, я хотела Леру. Это было некстати, но я хотела. А утром в гостинице было очень кстати, но я не хотела, и все.

В августе пару дней арабы выпускали ракеты на израильское побережье. Ночью включили сирены. Лера сказал: «Зайка, в нас тут стреляют…». «Что, прямо сейчас?» – я удивилась. «Да, но ты меня подожди минуточку».

Жена с ребенком спускались в убежище. Сирены выли, и нужно было побыстрее выходить из квартиры. Вспомнили про кота. «Где кот?» – кота нигде не было. Он спрятался. Лерочкин кот боится сирен. Младший Лерочкин ребенок волновался на лестнице: «Кота убьют! Кота убьют!». «Не убьют!» – сказал Лера и вернулся домой, обещал найти кота, а сам за комп, ко мне.

И у нас была военная любовь. У него сирены и ракеты, у меня ученья новых «Сушек». «Су-37» отрабатывали полеты в условиях плохой видимости. Сирены выли, самолеты ревели, а мы ждали друг друга, чтобы кончить вместе. Я затыкала себе рот, чтобы не заорать на весь дом «аааааааааааааааааа», когда Лера мне скинул «все, зайкааааааааааааа». Кот был в шоке. В шкафу сидел, подвывал.

Я встала в постели. Проверила кондюк. Поменяла настройки. Подул холодный ветерок.

– Ты на влажность поставил, – говорю.

– От ведь! – Он всплеснул руками. – И задыхаюсь лежу!

Я поцеловала его лысую макушку. А он так виновато ресницами захлопал:

– Маленькая… Давай выпьем… По чуть-чуть…

А я обхохоталась. Он так смешно пузцом в комод уперся, бутылку открывал. И все-то у него для блядства приспособлено. И стаканчики у него маленькие серебряные в борсеточку помещаются. И ножичек у него раскладной. И лимончик он режет ловко – так приятно смотреть на его мягкие кошачьи лапки. А сахара-то у нас нет, и идти за ним не хочется, и горничную видеть не хочется, а и не нужен нам сахар, конфеткой закусим. Опс!

– За тебя, девочка моя… Дай поцелую.

– За тебя! – Я ему губы подставила.

Лера глянул на бутылку своего любимого «Хеннесси», на такую приятную пузатенькую литровую бутылочку, и выдохнул по привычке: «Ох, как хорошо по горлышку пошел».

Я включила телек. Убрала звук. И без звука узнала старенькое русское «Родственник! Рубль должен!». Этот фильм шел по местному каналу, все никак они не забудут советские шуточки.

Лера улегся рядом. Ножку на ножку положил. Закурил и кривенько хмыкнул:

– Вчера у нас был бурный секс.

– Мы не выспались. – Я подала ему пепельницу.

Я видела, видела, как хитро он смотрит, как подозрительно сканирует меня черными глазищами, так посмотрит, посмотрит и задерживает дыхание и… Сейчас, думаю, выдаст мне что-нибудь.

– Ты знаешь… – говорит и пузцо поглаживает, – у меня сегодня должна быть встреча с любовницей.