Да, он вогнал. Но не совсем мне. Меня он еще не узнал. Он еще не совместил «Ирочку свою маленькую» с этой новой рыжей сукой, которая под ним крутилась. Я даже испугалась, к самой себе ревновать начала. Он слишком увлекся, это понятно, ему всегда интересна новая сучка. Но ничего, думаю, подожду, пока он наиграется. Я целовала его шею, плечи, грудь… Губы попали на теплый металл. Это звезда у Леры, тяжелая золотая звезда, а у меня крестик, маленький, легкий.

Я боялась, да, я все время одного и того же боялась, что наш вирт – это спектакль, который возможен только в Сети. Нас возбуждала недоступность и слова. Каждое действие забивалось в мозг, как гвоздь молоточком… И вдруг тишина. И Лера в «Майами», как обычно, ебет какую-то бабу, молча. Урчит немножко, как кот над рыбкой. Новая девка свалилась на голову, друзьям понравилась, подбивается к нему, плечи ему лижет, думает там о чем-то о своем…

Да, так и было, я зажала ноги у него на спине и думала: где Лера? Мне в кайф, конечно, но где Лера? Я не хочу, чтобы меня тут на белой простынке выебал какой-то голодный жадный мужик. Где уже Лера? Позовите.

А Лера скинул мои ноги и лег на спину, устал наконец-то и тоже подумал: где Ирочка? Где наш секс? Он посмотрел растерянно… Куда он смотрел? Нет, не на меня, в себя куда-то. Он закрыл глаза и зашептал: «Хорошооооооооооо… мне с тобой хорошоооооооо». Я его облизываю, а он шепчет: «Мне с то-бой хо-ро-шооооооо». Это он меня так выманивал, Ирочку вызывал.

Я же не знала в Сети ни голоса, ни интонаций… А когда он начал свои шаманские шепталки – все совпало. Угадала я Лерочку. Услышала голос – и все, реал сошелся с виртом.

Я села на него сверху и по щеке ему, наотмашь:

– Сволочь! – ударила.

А он счастливый сразу стал. Узнал меня! Схватил за спину и улыбается:

– Ирочка моя! Ненормальная…

Я его хлестала по щекам, ругалась на него: «Ты стервец! Ты испортил мне всю жизнь своим сексом!». Он отворачивал от ударов свою толстую морду и сиял: «Бей меня, маленькая… Бей» – и по спине моей когтями ездил, до крови меня расцарапал, сучонок. Я схватила его за плечи и шипела сверху: «Зачем я к тебе приехала? А?! Ты мне сто лет не нужен!» – а он притягивал меня за ноги: «Нужен… нужен… Никто тебя не выебет, как я… Сучка моя любимая…».

Я его больно стукнула, ладонь отбила себе, на плечо ему попала. Он поймал мои руки, зажал, как в наручник. Я еще что-то орала… «Ненавижу тебя! Я избавлюсь от тебя…», но это уж было неважно, моя попка у него под рукой ходила плавно. Он царапал спинку и рычал на меня:

– Нет! Не избавишься, Ирочка…

– Почему?

– Ты моя! – он пробил.

– Почему? – я кричала.

А он притягивал сильнее:

– Все сверху, девочка моя, все сверху.

– Это я сверху! А ты – снизу!

А потом его звезда надо мной висела. А потом опять мой крест… Стоп. Это уже не секс. Это песня. Можно в две строки поставить:

А потом его звезда надо мной висела,

А потом опять мой крест перед ним качался…

Ха! И музочку такую… шансон ресторанный… тынс-тынс-тынс…

Я хотела долго жить, я хотела долго жить,

Но кончалась эта ночь. Этот день кончался. И-их!

Всем так интересно было… «Что он с тобой делал?», «Что он с тобой делал?»… Любил! Всю ночь! Без остановки. Всем, что было у него, хуем, носом, языком, руками, глазами, словами. Как будто нашел под снегом и отогревал, растирал, дышал на меня горячим. Было жарко, мне все время пить хотелось. Я пила много, тянулась за бутылкой, на тумбочке стояла вода.

Под утро он почти уснул у меня на груди. Да, лежал и сосал, и шептал себе сам: «Как младенец…». Но я его разбудила. Я его растолкала:

– Лера! Уже четыре!

– Уже? Четыре? – Он моргал, ресницы длинные взлетали.

А потом я наблюдала миленький концертик – Лерочка возвращается домой из «Майами». В барсетке у него лежит маленький флакончик. Конспиративный парфюм. Рубашечку он перетряхивает тщательно, чтоб никаких волос.

– Это мог бы сделать и за дверью. – Я натянула на нос простыню и хохотала.

– Извини, маленькая… – Он в ножки кинулся. – Не могу оторваться … Дай ручку… Дай поцелую… Дай еще пальчик… Дай еще один… Не хочу уходить, маленькая… Не хочу уходить…

– Чеши, – говорю.

Я села на постели, обняла его, носом в джинсы уткнулась, подышала немножко, руку его поцеловала, нежную маленькую ловкую лапочку, и упала в подушки. Я была под кайфом. Во мне разливались тепло и нежность, и усталость, и легкость. Я уснула моментально. Под кайфом сладко засыпать.

А он потопал. Ножки сами пришли домой. После каждой бабы они шагают в штаб, на базу. У двери он искал ключи, копался в борсетке. Перебирал свои вещички: телефон, портмоне, парфюм, ножик, документы, кредитка… Вспомнил – на трюмо ключи оставил, спешил, спешил в кафешку.

Пришлось звонить. Он коротко нажал, виновато. А ему не открывали. Четыре часа, кто ж ему откроет. Лера стоял под дверью и рассматривал свою руку. Сам себе не мог поверить – только что его ладонь была во мне. Он почему-то удивлялся и на часы смотрел: «Ну надо же… Ночь пролетела как одна минута».

Ему открыл его старший. Голый стоял, с полотенцем на бедрах. В спальне его ждала девушка, он с ней отдыхает по выходным, когда приходит из армии. Лера не любит эту девушку, фыркает про себя «не сладкая, вся в татуироваках». А сын улыбался, довольный, потуже затягивал свое полотенце. Лера смотрел на это молодое свежее тело почти с завистью, припоминая, что у него все точно такое же было триста лет тому назад.

– Когда уже этот бордель закроется? – он прогундел.

– Я не слышал…

– Отец под дверью полчаса – он не слышал!

Лера стягивал ботинки, за стену держался, снимал нога об ногу. А сын улыбался, хихикал над Лерочкой. Конечно, это весело, когда папенька заваливает на рассвете с мечтательной рожей. И я точно так же улыбалась, когда мой отец возвращался с концерта, вытягивал ноги в кресле, смотрел в потолок и устало кивал на мои вопросы. Тогда я ему говорила: «Пап, у тебя там рублей двадцать не найдется?», а он доставал из кармана полтинник.

И Лерочкин тоже спросил:

– Пап, у тебя там бутылочка винца не най-дется?

Найдется. У Леры в баре все найдется. Он достал вино. Себе коньяк. Сел в кресло. Вытянул ноги. Свет не включал. Курил в темноте. Коньяком запивал. Приятная усталость… так он называет это ощущение. Приятная усталость – обычное состояние после «Майами». Только в ту ночь примешалось что-то еще… непонятное. Лера не знал, как назвать, и я тоже не знаю: как будто счет принесли, а денег нет.

Рано утром Лерочка смылся из дома. Сунул в пакет свой любимый коньячок, дверью хлопнул. «На работу!» И побежал. Солнце уже взошло над морем, асфальт помыли, и продавец в лавочке на углу складывал лимоны в пирамидку. Лера взял парочку, как обычно, и конфеты в красной коробке, угадал случайно те, что я дома покупаю, и на пороге гостиницы позвонил: