– Здравствуйте, – из-за простенка выбрался остренький женский носик и сразу спрятался. Чаплин нервно засмеялся. Скрипнула балконная дверь, стало тихо.

Алексей выключил фонарь. Можно сказать, познакомился. Он продолжал курить. На балконе справа что-то шевельнулось, голова соседа заткнула дыру. Он был еще здесь – в квартиру удалилась супруга.

– Это правда, Алексей Макарович?

– А для вас это проблема, Яков Моисеевич?

– О, что вы, никаких проблем, – зачастил сосед, – напротив, мы с Фимой очень польщены… Мы законопослушные граждане, полностью разделяем все идеалы, работаем, как и все трудящиеся, всенародно и люто ненавидим капитализм, так сказать…

– Да успокойтесь вы, Яков Моисеевич. – Алексей щелчком послал окурок за вал. – Я всего лишь ваш сосед, не больше. Или я от вас перепонками отличаюсь? Вас неплохо напугала жизнь? Оккупацию пережили в этом городе?

Сосед затрясся в беззвучном смехе, и Алексей сообразил, что сморозил глупость.

– Я вас умоляю, Алексей Макарович… Мы похожи на людей, способных пережить двухлетнюю оккупацию и при этом не умереть? Но жизнь пугала, и это мягко сказано. Не поверите, до сих пор бессонница мучает еженощно. Все, что пытаемся забыть днем, не дает уснуть ночью, так сказать… Хотя я преувеличиваю, не обращайте внимания. Мы живы, и это главное, чего нельзя сказать о миллионах евреев… Вам это не интересно, я не ваш клиент, и вам со мной будет скучно.

Алексей молча выудил из пачки новую папиросу, размял.

– Вы много курите, – подметил Чаплин. – Я уверен, что это вредно. Даже имея такую работу, как у вас… Я тружусь бухгалтером на пивзаводе. Фима работает в районной библиотеке – на литературном, с позволения сказать, фронте. С нами еще живет ее племянница Розочка. Девочке 13 лет, она учится в школе. Своих детей у нас нет… вернее, сейчас нет, но раньше был: Леве исполнилось 14 лет, когда в Бердянск вошли немцы. Его расстреляли у нас на глазах, когда он бежал через дорогу. Солдаты кричали: «Юде, юде, шизен!» А потом смеялись, когда прострелили ему голову… Фимочка чуть с ума не сошла, мы оба чуть не сошли… Она работала редактором в газете «Приазовский рабочий», а я преподавал основы социалистической экономики в местном институте. Вы не поверите, Алексей Макарович, у меня университетское образование…

– Но вы выжили.

– Да, мы бежали из города. Сестру Фимы тоже расстреляли немцы, и одну из ее дочерей… Розочка все эти годы с нами, стала как дочь, сейчас учится в школе, и ее почти не обижают… Нас схватили, когда мы пытались вырваться с колонной беженцев – пришли на станцию, а ее уже бомбили. А потом подтянулись танки с крестами и стали нас давить, словно мы какие-то сорняки… Они отсекли большую толпу, загнали на местную скотоферму, потому что им временно было не до нас… А я говорил Фимочке еще за несколько дней до того, что надо уходить из города, а она упрямилась, считала, что немцев остановят у Бердянска. Ведь что главное в нашей жизни? Успеть смыться, разве не так?

– Я считал, что вовремя остановиться, – усмехнулся Алексей.

– Это вариация, – отмахнулся Чаплин. – По сути то же самое. Ничего, что я так непатриотично? – спохватился сосед.

– Да нет, все в порядке, вы же не военный.

– Тогда уж заканчивайте: еще и еврей… Ночью советская часть выходила из окружения и зацепила флангом эту скотоферму. Народ и побежал, когда немецких пулеметчиков постреляли… Давка была, никакой организации, право слово. Многие погибли тогда – свои же передавили. Красноармейцам было не до нас, на них немцы наседали. А нам дали второй шанс, и мы им воспользовались. Бежали в лес, шли весь следующий день, пока не дошли до наших. Дальше был переезд в Самарканд, скитание по кишлакам… Мы не были под статьей, закон не нарушали, в июле 45-го нам разрешили вернуться в европейскую часть, но отправили почему-то в Смоленскую область, а не в Приазовье, где у нас все корни. Фимочка смеялась: мол, выбрали самый мудреный из неудачных вариантов… Не слушайте вы меня, – махнул рукой сосед. – Я спать не хочу и скоро вам все зубы заговорю. А вам нужно отдыхать – вы на ответственной работе.

– Хорошо, всего вам доброго, Яков Моисеевич. – Алексей оторвался от перил. – Как-нибудь посидим, выпьем бутылочку.

– Что вы, – испугался Чаплин. – Посидеть, конечно, можно, только я не пью спиртного. Это от слова «совсем»…

– Считаете, что вредно для здоровья? – догадался Алексей.

– Да, совершенно верно, – согласился сосед. – А как вы догадались? Но дело даже не в этом – у меня решительная аллергия на алкоголь во всех его проявлениях, вплоть до кефира… Фимочка же не считает спиртное вредным, она иногда выпивает… Я же считаю, что лучше поесть…

Алексей вернулся в комнату, ухмыляясь. Теперь у него в соседях – исполненная противоречий еврейская семья. Непьющий, некурящий бухгалтер – это просто ископаемое…

Упоминание выпивки и еды погрузило Черкасова в задумчивость. В квартире пусто, кроме пары отощавших с голодухи тараканов на подоконнике. В вещмешке – тоже. Лучше бы не поминал об этом Чаплин…

Алексей посмотрел на часы. Фосфорные стрелки изображали десять вечера – всего лишь. Время детское, хотелось надеяться, что парочка заведений на Советской улице еще работает. Деньги в кармане водились – и не только казначейские билеты, но и билеты Госбанка.

Чтобы собраться, не пришлось даже подпоясываться. Он покинул квартиру, поколдовал с замком с обратной стороны двери, нащупал в кармане рукоятку пистолета и беззвучно заскользил вниз. Самое время знакомиться с вечерней жизнью родного городка…

Война канула в прошлое, а с ней – комендантские часы и прочие запреты. Заведение на Советской под вывеской «Огни Смоленщины» работало до полуночи.

Внутри было душно, шумно, накурено, но тем не менее уютно. Живую музыку здесь не практиковали – из граммофона доносился голос Лидии Руслановой. Особой роскошью интерьер не блистал, но и не взывал к немедленному ремонту.

В клубах табачного дыма выпивали и ели люди. Цены в ресторане кусались, как постельные клопы, но даже в столь тяжелое для страны время находились те, кто готов сорить деньгами. Военные, квалифицированные рабочие, партийные и советские деятели среднего звена.

Смеялись сидящие в кружке офицеры – они предпочитали чисто мужскую компанию. В другом конце зала – еще одна группа в погонах, при них имелась пара представительниц слабого пола, впрочем, по хохоту, который они издавали, слово «слабые» им никак не подходило.

Были и штатские – на вид приличные, хорошо одетые люди. Мужчина в годах с увесистым брюшком и орденскими планками на груди что-то вкрадчиво вещал юной прелестнице в увитом плюмажем берете. Елей сочился из мужских глаз, он сходил с ума от вожделения. Прелестница его высоких чувств не разделяла, украдкой позевывала, стреляла глазами на более представительных кавалеров. Алексей удостоился ее взгляда, но дама была не в его вкусе – так низко он еще не падал.