Лиза и Туся переглянулись, одновременнопожимая плечами.

– Света, ты что? – спросила Лиза, боязливоподходя к ней.

– Я не хотела ничего воровать, – всхлипывалаСвета. – Да, я хотела знать, о чем вы говорите, ведь со мной никто неразговаривает! А когда все подслушала, то уже не смогла придумать ничегосвоего.

Подруги снова недоуменно переглянулись.

Они ожидали чего угодно, только нетаких·признаний от высокомерной и черствой Светы. Или она только казаласьтакой?

– Я думала, если выиграю конкурс, вы станетеменя замечать, – продолжала Света. – Не нужна мне была эта роль! Просто хотела,чтобы вы увидели, что я тоже чего-то стою!

И Света заплакала с новой силой.

– Не плачь. – Лиза погладила ее по плечу.Подумаешь, платье взяла. – Мы не обижаемся. Правда, Туся?

– Правда, – нехотя откликнулась та.

– Может, я сама бы роль уступила, если бывыиграла. Думала, мы бы из-за этого подружились и ходили бы втроем. – Светашмыгнула носом.

– Света, – с тихим упреком сказала Лиза; разведружат из-за чего-то? Дружат просто так – А со мной – нет. Со мной никто не хочетдружить просто так!

– На, возьми. – Туся протянула ей пудреницу. –Просто так. Припудри лицо, никто и не заметит, что ты плакала.

– Ага, – кивнула Лиза. – А то еще подумают,что мы тебя здесь били. Пойдешь с нами за мороженым?

– Пойду, – заулыбалась Света, и Туся заметила,что у нее тонкие, но совсем не злые черты лица и что когда она говорит, кончикее носа смешно дергается.

– Я не такая, как вы думаете, – на ходуговорила Света. – Вот увидите, совсем не такая.

– А мы И не думаем, – успокаивала ее Туся.

При виде слез от ее обиды не осталось и следа.Иногда всякий становится плохим.

Репетиции проходили замечательно: зал всегдабыл заполнен любопытными, поэтому даже приходилось закрывать вход, чтобы раньшевремени вся школа не узнала о тайнах и тонкостях режиссерского дела.

Туся чувствовала себя хорошо как никогда.«Когда занят важным и интересным делом, жизнь как будто поворачивается к тебелицом: все ждут твоего совета, все вокруг приобретает смысл», – думала она.

И только одно обстоятельство омрачало еерадость: ей никак не удавались сцены с Егором главные сцены спектакля. Хотясначала Тусе казалось, что именно эти диалоги получаются у нее лучше всего.

Однажды они репетировали свидание на балконе,и Туся была уверена, что на этот раз она превзошла саму себя. Ей казалось, чтоона великолепна – еще бы! – всю глубину и силу любви, к Егору она вложила всвои слова. Это было так прекрасно – не таиться, не скрывать своих чувств ни отнего, ни от других. Временами ее голос звенел от непритворных слез, она какбудто говорила о своей любви, а не изображала чужую.

– Ну как? – спросила она у Кахобера Ивановича,спрыгивая со сцены. И заранее предвкушая восторженный ответ.

– Ужасно, – совершенно серьезно ответилКахобер. – Никогда ты не играла хуже.

Туся оторопело примолкла.

Кахобер повернулся ко всем и объявил:

– Вы можете быть свободны.

Когда они с Тусей остались одни в пустом зале,он спросил ее без обиняков:

– Он тебе очень нравится?

– Кто? – спросила Туся и покраснела до слез.

Она сразу же догадалась, о ком идет речь.

– Тарасов, – ответил Кахобер, как будто незамечая ее смущения.

– Очень, – призналась Туся. Глупо былоотнекиваться. – А вы откуда узнали?

– Это видно по тому, как он мешает тебеиграть.

– Наоборот, – принялась горячо убеждать Туся.– Только благодаря ему...

Но Кахобер ее перебил.

– Нельзя видеть себя со стороны, когда ты насцене. А я тебя вижу. И скажу, что ты выглядишь неестественно.

– А мне казалось...

– Это иллюзия. Шекспир сказал, что жизнь –театр, а я бы поспорил с классиком. – И Кахобер значительно пригладил усы. –Жизнь – это жизнь, а театр – совсем другое. Любить на самом деле и изображатьлюбовь – это разные вещи, и ты должна это понять.

– Что же мне делать? – грустно спросила Туся.

Она думала, что именно реальная любовь к Егоруделает ее игру такой блестящей, а оказалось, что это чувство ей только мешает.

– Разлюбить его?

– Такое по заказу не делается, – улыбнулсяКахобер. – Но постарайся не видеть его на сцене.

– Как же я могу, мы же с ним в паре!

– Я бы хотел, чтобы ты увидела не Егора, аРомео и... полюбила его. Поменьше думай о себе.

Кахобер повел рукой в сторону пустой сцены.

– Представь себе этих почти детей – Ромео иДжульетту, которые погибли в твоем возрасте. Джульетта оживает только благодарятвоему таланту. Не своди их трагедию только к своим переживаниям, и весь мироткроется тебе.

– Я попробую, – нерешительно сказала Туся, апро себя подумала: «Легко давать советы, если ты не влюблен».

– И еще, – продолжал Кахобер, – тебе никогдане будет плохо, пока ты думаешь о других.

Туся недоверчиво посмотрела на учителя.

– Я все время думаю о других, а мне частоплохо.

– Не о других, – покачал головой Кахобер. Тыдумаешь не о других, а о другом. А это разные вещи.

– Вы меня запутали, – растерянно улыбнуласьТуся. – Но я подумаю над тем,·что вы сказали.

Она еще долго сидела в зале в полномодиночестве.

Туся думала о всех Джульеттах, о всехвлюбленных, о всех трагедиях. Она старалась сердцем проникнуть в чужиенесчастья, в чужую любовь, и с каждой минутой таких раздумий ей становилосьлегче.

«Думать о других, – вспоминала она словаКахобера. – А что, это интересно. Как мне не стыдно, – решила она в концеконцов. – Егор жив, со мной тоже все в порядке, а значит, все еще можно изменить.Хорошо, что наши семьи не враждуют, что он не ушел на войну... Ведь с другимислучаются несчастья и похуже».

До юбилея школы оставалась неделя, когда сталоизвестно, что Егор заболел воспалением легких и вряд ли выздоровеет кпразднику.

Спектакль был под угрозой срыва. Участникиочень нервничали, особенно Туся. Она то переживала за Егора, а то сердилась нанего за то, что срывается спектакль.

«Неужели все это было зря, – думала она. –Даже здесь он меня бросил! Фантастическое свинство!» Порой она начиналасетовать на судьбу за то, что та так посмеялась над ней, а временами терялаверу в себя.