причинную детерминацию, от внешней детерминации, только влияющей на процесс, т. е. непричинной детерминации. Ниже будет показано, что типов непричинной детерминации много (условная, функциональная, инспирация и др.).

Ф. Ф. Вяккерев отмечает, что разделение внешней и внутренней детерминации, выявление их специфики необходимо при рассмотрении проблемы самодвижения, самодетерминации процессов. При этом он использует понятие «движение» для характеристики процессов, содержание которых определено внешними детерминантами, а «самодвижение» — для характеристики процессов, основное содержание которых определяют внутренние детерминанты [см.: 57, с. 15].

Примерами внутренней детерминации выступают: взаимоотношения (отношения подчиненности, первенства) между особями одной популяции, взаимодействие центробежных и центростремительных сил данного космического тела, гуморальная регуляция физиологических процессов в организме и т. п. Уже из приведенных примеров ясно, что далеко не все виды внутренней детерминации порождают процесс, т. е. выступают в качестве причинной детерминации (таковой, например, не является гуморальная регуляция). Таким образом, внутренняя детерминация также может быть разделена на причинную и непричинную.

Подобное разделение весьма важно при выяснении вопроса о роли и источнике случайного в процессе становления действительности. До сих пор во многих определениях случайное формулируется как нечто внешнее, побочное, не связанное с данным процессом [см.: 203, т. 5, с. 33]. Анализ, проведенный выше, позволяет понять неправомерность подобного подхода к внешней детерминации. Последняя может, как мы уже убедились, играть роль даже причинной, порождающей процесс. В связи с этим «внешнее» и «побочное» (стороннее данному) вовсе не идентичные понятия. (О соотношении внешней детерминации и случайности речь пойдет несколько ниже.)

Внешняя и внутренняя детерминации присущи всем без исключения формам взаимодействия материи. Они выступают формами детерминации, каждая из которых может быть представлена разнообразными типами.

В рамках нашего исследования весьма важен вопрос о том, является закон типом детерминирующего воздействия или же его формой. Ответ связан с онтологическими основаниями категории «закон». «Мы знаем, — писал Ф. Энгельс, — что хлор и водород под действием света соединяются при известных условиях температуры и давления в хлористоводородный газ, давая взрыв; а раз мы это знаем, то мы знаем также, что это происходит всегда и повсюду, где имеются налицо вышеуказанные условия, и совершенно безразлично, произойдет ли это один раз или повторится миллионы раз и на скольких небесных телах. Форма всеобщности в природе — это закон…» [1, т. 20, с. 549]. В. И. Ленин, конспектируя «Науку логики», подчеркнул гегелевскую фразу: «Эта сохраняющаяся устойчивость, которой явление обладает в законе», и отметил на полях: «Закон есть прочное (остающееся) в явлении» [4, т. 29, с. 136].

Учитывая данные соображения, большинство современных авторов справедливо выделяют устойчивость (повторяемость) отношений (связей) между материальными объектами в качестве главного критерия закона [см.: 81, с. 68]. Вместе с тем детерминация отнюдь не связана с критерием повторяемости, конкретной детерминации может быть присуща неповторимость, невоспроизводимость, уникальность.

Часто встречающееся отождествление закона и причинности имеет те же основания, что и отождествление причинности и детерминизма — ив том и в другом случае причинная связь объявляется единственным типом связи и детерминации. Тождество закона и причинности постулировал позитивизм на всех этапах развития этой доктрины. «С моей точки зрения, — пишет Р. Карнап, — было бы более плодотворным заменить всю дискуссию о значении понятия причинности исследованием различных типов законов, которые встречаются в науке. Когда будут исследоваться эти законы, вместе с тем (курсив мой. — В. О.) будут анализироваться и типы причинных связей, которые наблюдались» [91, с. 273]. Традиция отождествлять причинность с детерминизмом в соединении с указанным соображением приводит к отрицанию детерминизма там, где имеет место «уникальное», разовое, невоспроизводящееся причинно–следственное отношение, и лежит в основании позитивистских интерпретаций естественнонаучных фактов (например, квантовой механики, как было показано). Если сопоставить закон и причинность по объему, то исходя из приведенных соображений следует отметить частичное совпадение этих понятий (что соответствует причинному закону) и расхождение в областях, соответствующих непричинным формам устойчивых связей, с одной стороны, и уникальной невоспроизводящейся причинности — с другой.

Такое понимание соотношения закона и причинности противостоит позитивистскому тезису о том, что причинность неразрывно связана с предсказуемостью [см., например: 164, с. 360–362]. Если имеет место уникальная причинно–следственная зависимость, то никаких оснований для предсказания она давать не может. С другой стороны, предсказание может быть осуществлено на базе непричинных закономерностей. Так, взаимодействие в системе «травоядное—-хищник» определяется некоторым функциональным отношением между числом хищников и числом травоядных в данной экологической нише. Естественно, что такое отношение может служить основанием для реальных прогнозов, хотя причинной, генетической связи между хищниками и травоядными нет.

По этим же соображениям следует отказаться от идеи «вневременности» причинности, т. е. обязательности и воспроизводимости причинно–следственных отношений, которую выдвинул Бори. «Например, — иллюстрирует свою мысль физик, — утверждение, что плохой урожай был причиной голода в Индии, осмысленно только в том случае, если имеется в виду вневременное утверждение: плохой урожай вообще является причиной голода» [39, с. 148]. Совершенно ясно, что автор путает здесь причину и причинный закон. Плохой урожай не обязательно является причиной голода, равно как голод не всегда имеет причиной плохой урожай.

Далеко не всякий закон непосредственно отражает причинную связь, отношение порождаемости. Таковы многие физические, химические, биологические и социальные законы, отражающие лишь внешнюю форму проявления причинных связей, но не сами эти связи (законы Ньютона, Ома, Кирхгофа, Бойля–Мариотта, Менделя, основной закон капиталистического производства и т. п.). Причинные отношения имеют более глубокий, сущностный характер и, как правило, открываются позднее закономерностей.

Устойчивость, повторяемость, воспроизводимость могут быть присущи всем типам непричинных детерминаций. В связи с этим уместно выделить функциональные, кондициональные, структурные и другие закономерности. Отождествление закономерности, причинности и детерминизма неумолимо ведет к лапласовскому детерминизму, выступающему методологическим основанием для отрицания (что является существенной чертой неопозитивизма) объективного характера законов. Характерным примером такого рассмотрения выступает мнение буржуазного историографа Эрнста Пипа (ФРГ), считающего, что исторические обобщения (законы) связаны не с объективным миром, а с проявлением законов познания, т. е. относятся исключительно к познающему субъекту [см. об этом: 268, с. 22].

Говоря о том, что устойчивость, повторяемость могут быть присущи любому типу детерминирующей связи, мы подчеркиваем, что сама повторяемость как главный момент закономерности выступает формой детерминационных отношений, но не их содержанием. (Это указание содержится в словах Ф. Энгельса о законе как «форме всеобщности».) Отмечая данное обстоятельство, Бунге указывает: «Нет никакого правления закона, законы ничего не детерминируют: они суть формы или схемы детерминации, и это одно из оснований, почему детерминированность не является синонимом закономерности» [45, с. 36–37]. Такой взгляд нашел поддержку и в советской литературе [см.: 81, с. 68; 152, с. 277].

Приведенные соображения — убедительный аргумент против отождествления закона и детерминизма. Приняв их, мы