был намного более привлекательным, чем другие дома, мимо которых они проезжали, проделывая последний отрезок пути вдоль Гайд-парка. Те дома, которые стояли в стороне от улицы за коваными заборами, были поистине величественными, но от них исходила аура высокомерной неприступности, а Парк-плейс был манящим, ярким… просто идеальным.

Как и Лондон, каждый его грязный, перегруженный, вонючий дюйм. О, это было потрясающе! Они ехали по городу более двух часов, открывая ей чудесные виды на Темзу и купол собора Святого Павла, внушительный Тауэр и узкие лабиринты улиц и переулков города, которые уступали место более широким дорогам и проспектам. Они ехали на запад, в сторону Мэйфэра с его усаженными деревьями улицами, красивыми открытыми площадями и величественными городскими домами. Она никогда не видела ничего подобного. У нее перехватило дыхание.

Она бывала в Линкольне, когда ей было четырнадцать, с дядей Хэмишем, чтобы решить налоговый вопрос, но даже этот город с его большим собором и замком был едва ли деревней по сравнению с Лондоном, со всеми его домами и большими зданиями, вереницей экипажей и лошадей на улицах, шумными пешеходами и качающимися лодками на реке. Город пульсировал возбуждением и энергией, и она с трудом могла поверить, что наконец-то здесь. Лондон! Ее сердце пело.

Взгляд на усталое лицо Роберта, когда он с нетерпением ждал, пока лакей откроет дверь кареты, сказал ей, что он не разделяет ее волнения.

Но во время поездки из Линкольншира ничто, казалось, не могло захватить его воображение. Он был больше поглощен тяжестью путешествия, чем его волнением. Итак, после нескольких попыток разговора с ним, которые ни к чему не привели, и уж тем более ни к какому интимному общению тет-а-тет, которое указало бы на то, что он действительно заметил ее, она сдалась и провела время, глядя в окно на пейзажи.

Конечно, из компании у него были только она и его мама, поэтому она не могла слишком сильно винить его за то, что он только и делал, что спал. Себастьян и Куинтон уехали в Лондон за неделю до этого, оставив Роберта сопровождать дам. Миранда подозревала, что он был недоволен тем, что на четыре дня застрял в карете с двумя женщинами, хотя втайне она была рада, что так много времени провела в его компании. И благодарна Себастьяну больше, чем она хотела признавать, за то, что устроил все это для нее.

Лакей открыл дверь и, поклонившись, отошел в сторону.

Утомленно выдохнув, Роберт спустился на землю и повернулся, чтобы протянуть руку.

— Мама.

Герцогиня взяла его за руку, и он помог ей выйти из кареты, пересечь пешеходную дорожку и подняться по мраморным ступеням к парадному портику.

Не в силах подавить свой энтузиазм и дождаться, когда он вернется за ней, Миранда поспешно поднялас и высунула голову в открытую дверь, чтобы посмотреть на дом. О, он был грандиозным! И таким красивым. Очарованная великолепием фасада, ее глаза скользили от одного высокого окна к другому. Она ступила на ступеньку…

И оступилась.

С тихим вздохом удивления она потеряла равновесие и начала падать.

Сильные руки обвились вокруг нее и поймали ее, грациозно подняв и осторожно поставив на тропинку.

Из-за того, что вид был закрыт ее новой шляпкой, она не могла видеть позади себя спасшего ее героя, но это, должно быть, был Роберт. О, это просто должен был быть он! Ее сердце бешено забилось от счастья и стыда из-за того, что она упала в его объятия, хотя… должна ли она притвориться, что она в обмороке, чтобы остаться там еще какое-то время?

Затем она увидела Роберта на портике, все еще рядом с матерью, и ее сердце упало. Значит, все-таки не Роберт бросился ей на помощь. Значит, это был лакей, который был достаточно любезен, чтобы спасти ее. Но он уже пошел к задней части кареты, чтобы помочь с багажом. Что означало…

О нет.

— Уже причиняешь неприятности, леди Роза? — прошептал ей на ухо знакомый дразнящий голос.

— А ведь этой твой первый шаг в Лондоне.

Себастьян.

Не обращая внимания на странное трепетание, которое его голос вызывал где-то глубоко внутри, она закатила глаза, огорченная тем, что из всех людей именно он был тем, кто видел, как она споткнулась. Она пробормотала:

— По крайней мере, теперь я знаю, почему они называют их туфлями (slippers; slip — поскользнуться).

Он засмеялся. Тихий звук пронзил ее спину и заставил ее сердце биться так же быстро, как и во время падения, хотя на этот раз с равным замешательством и… ну, чем-то еще, в чем она не осмелилась признаться.

Когда он осторожно помог ей выпрямиться и отступил от нее, Миранда внезапно почувствовала на себе пристальный взгляд герцогини, с любопытством наблюдающую за ними. Но Себастьян, казалось, не заметил, этого, так как улыбнулся и официально поприветствовал ее, склонив голову.

— Добро пожаловать в Парк-плейс, мисс Ходжкинс.

Она сделала реверанс с улыбкой, благодарная за его доброту, даже несмотря на то, что не обошлось без поддразнивания.

— Ваша Светлость.

Подав сигнал лакеям, спешащим из дома к карете, он взял ее за руку, как будто она была настоящей гостьей в доме, а не деревенской девушкой, которой он спонсировал сезон. Он проводил ее внутрь, в то время как его мать и Роберт остались снаружи, чтобы отдать указания насчет багажа, что следует отнести в дом, а что оставить в карете.

— Вы хорошо доехали? — тихо спросил он, проводя ее через переднее фойе с белой мраморной лестницей, которая элегантно огибала комнату и вела на верхние этажи.

— Да, прекрасно.

Миранда вытянула шею. Ей хотелось остановиться и открыто таращиться на великолепный дом вокруг нее, но однажды она уже смутила себя, не обращая внимания на то, куда шла. Если она снова споткнется перед ним… О, она просто умрет!

— Сельская местность была красивой.

При этом он одарил ее гримасой улыбки. Они двое на мгновение остались одни в доме, когда он повел ее в гостиную и прижался губами к ее уху.

— Я имел в виду, у тебя была возможность поговорить с Робертом наедине, как ты надеялась?

Разочарование колотилось в ее груди. Нет, это было совсем не то, на что она надеялась. О, Роберт, как всегда, был мил с ней и безмерно любезен с ними двумя, когда они по пути останавливались в гостиницах. Но он относился к ней как к сестре, находящейся под его опекой, а не как к женщине, в которую мог влюбиться. Ради всего святого, он даже назвал