и сама сильно задержалась с обедом. Обычно я сидела в боксе, праздно листая статьи, которые не успела прочитать с телефона, но на сегодня с меня хватит.

Я взяла с собой сумку и пошла в общественную столовую – квадратный зал без окон цвета лютиков, забитый пластиковыми столиками. За каждым столиком четыре серебристых стула, но поскольку столики были крохотные, стулья под столом не помещались и мешались в проходах. Я туда почти никогда не ходила; от желтого у меня болела голова, а звук скрежещущих о кафель металлических ножек просто выводил из себя.

Я огляделась, но за каждым столиком уже сидели минимум по трое. Почти везде – хмуро уткнувшиеся в свои тарелки бледные лица, стиснутые до неловкости близко. На некоторых столиках было навалено столько стаканов, тарелок и ноутбуков, что вазы со срезанными цветами перекочевали на пол. Пара из них уже была сбита неосторожными лодыжками, и лужицы мутноватой воды стекали прямо под кроссовки и каблуки сидящих.

Я не видела большого смысла ютиться за выделенными мне пятнадцатью сантиметрами пластика, поэтому вернулась в бокс и открыла злосчастный пакетик мюслей. У меня не было сил проверять отсутствующее сообщение от Арта, и за обедом я работала, усиленно клацая одной рукой по клавиатуре, видимо, ощутимо сильнее обычного.

– Лучше пройтись, подышать свежим воздухом. На улице такое солнце, снег почти стаял.

С набитым овсяными хлопьями ртом я подняла глаза – и увидела мужчину, сидевшего в трех боксах от меня, его лицо было мне знакомо. Джерри, Джоуи, Джозеф? Он мягко улыбнулся мне, похлопал ладонью по краешку бокса и снова исчез за волнами стен. Даже если бы мой рот не был напичкан орехами, я все равно бы не нашлась, что сказать. Он первый, кто заговорил со мной за весь день. Человек вроде приятный. Может, он не знал, в чем я замешана, а может, ему было все равно. Кому-то правда было все равно, но их тихие голоса заглушал ропот протестующих.

Этот день наконец-то закончился, и я поехала домой, стиснув руль, пытаясь побороть надвигавшийся дребезг мигрени. Когда мужчина в изорванной куртке и штанах защитного цвета, шатаясь, выскочил передо мной на дорогу, я едва успела затормозить. Машину слегка занесло, и легким толчком о бампер мужчину отбросило на середину дороги. Он даже не оглянулся, просто стоял, растерянно, держа над головой плакат:

Пошлешь дух Твой – созидаются, и Ты обновляешь лицо земли.

Псалтирь 103:30

Через пару секунд он дернулся вперед и заковылял по дороге, бормоча себе под нос что-то невнятное и не отрываясь глядя мне в глаза сквозь лобовое стекло. Двигался он так, будто ноги у него совсем деревянные.

Но это еще ничего не значило. Откуда ему знать?

В горле встал ком; я сглотнула и сидела, вцепившись в руль, пока мне не начали со всех сторон возмущенно сигналить. Я встряхнулась и завела машину, щурясь от слишком яркого света. Надо ехать. Я должна была вернуться к Арту. Забеспокоился бы он, если бы я в один прекрасный день не вернулась с работы? Стал бы обзванивать больницы, помчался бы ко мне или списал бы меня со счетов? Рановато разболелась. Балласт. От него с утра ни слуху ни духу. Может, он бы даже не заметил? Наверное, нужно что-нибудь ему привезти. А стоит ли мне извиняться? Что, если я уже все испортила? Что, если такая я ему не по нраву?

Сворачивая на нашу улицу, я не могла определиться, хочу я видеть Арта дома или нет. Кем я буду для него сегодня? На подходе к дому я все пыталась нащупать сердцебиение, которое помогло мне пережить это утро, но пульс был слабый, замедленный. Дверь беспрепятственно отворилась, и вот – в конце коридора – я заметила кончик его локтя, торчавший из-под засученного рукава, и услышала звон посуды о мойку.

Как обычно. Обычно.

Ни намека на холодность. Сегодня было точь-в-точь как вчера или позавчера, когда мы не ругались или пытались расцарапать друг другу лицо. Какое облегчение. Он, похоже, не услышал, как я вошла, потому что не прервал обычный свой ритуал: ополоснул, потер, повертел, окунул, ополоснул, брякнул.

Я должна была убедиться, что все хорошо.

Я швырнула сумку под лестницу, скинула ботинки и через ступеньку, а то и через две, вскарабкалась по лестнице, как паук по обоям. Только я просунула голову в люк, а она тут как тут – прямо у решетки, эдакий серый комочек размером с ладошку, не больше. Глаза – как топи, голубые с золотистой россыпью вокруг зрачка. Они были непропорционально большие и в красноватой полутьме чердака мерцали так, словно она вот-вот заплачет. Тут показался розовенький язычок и аккуратно слизнул с мордочки брызги желе.

– Привет, Нат.

Не шелохнувшись, она так и таращилась на меня выпуклыми мультяшными глазками. Снизу лестницы послышался шорох, и краем глаза я увидела Арта, который стоял внизу лестницы и вытирал руки о кухонное полотенце, устремив на меня жалобный взгляд.

– Э-э-э, а как же поцелуй?

Я вздохнула полной грудью. Щека под моими губами казалась горячей, и я прижалась к Арту сердцем к сердцу, чтобы вспомнить, как мы жили вместе.

6

Вот так и привыкаешь. Один день истекает кровью в другой, и, хотя прилив сменяется отливом, море от этого не меняется. Пальцы зарываются все в тот же песок. И пляж никуда не девается.

Только полмесяца спустя я понемногу начала привыкать к новому распорядку. Большую часть января я занималась тем, что подвергала сомнению все вокруг – начиная с бренда паштета, который мы давали Нат (на этом она точно подрастет?), и заканчивая расположением подушек и ламп. Арт все допытывался, почему я так никому и не рассказала о нашей помолвке, и каждый раз я отвечала ему шепотом в ушко и терлась о его щеку своей. Чувственные телодвижения. Я старалась втиснуть реальность в тесные рамки моей собственной «правды», где мне меньше задавали вопросов, а все больше нежно стискивали руку. Но не проходило и дня, чтобы я не ощущала тяжести опала или вращения коварного золота, готового соскользнуть с пальца, стоило мне только расслабиться.

Я еще думала тоже подарить Арту что-нибудь на помолвку, но не могла найти ничего подходящего. Не считая ноутбука, обширной коллекции блокнотов и романов, он мало чем дорожил. К тому же я и оглянуться не успела, как наступил мой день рождения. Тридцать второй. Застиг меня врасплох – наверное, оттого что все так изменилось, как будто мир стал вращаться быстрее. Все дни рождения до этого, все бокалы, поднятые Обри, Розой и Элеонорой за очередной бесславно прожитый год – словно из прошлой жизни. В этот