– Простил. Я вообще не могу на тебя злиться. Мне иногда кажется, что ты больше похожа на меня, чем Моника, которая между тем удивительно напоминает твою маму. Я знаю, вы с Евой никогда не забудете Лукаса – и это правильно, но тем не менее, Мариза, я так рад, что вы – мои. Ты и мама, часть моей семьи.

Я поняла, что он имеет в виду.

– Я знаю. И спасибо тебе. За то, что не испугался и не отступился. Я люблю тебя, па.

Он рассмеялся и прижал мою голову к груди, взъерошил волосы.

– Этот парень. Он совсем непохож на Рэя.

Я кивнула.

– Знаю.

– Мне нравился Рэй. Вы были по-настоящему хорошей парой. И мне жаль, что вы расстались. Но Сантьяго, он мне тоже нравится.

– Между нами ничего нет.

– Знаю. – Он улыбнулся. – Но ты соврешь, если скажешь, что ни один из вас ничего не хочет.

Так хорошо было, что он сейчас был рядом и хорошо было говорить с ним. Я придвинулась ближе к нему, и Хавьер меня обнял.

– Я не скажу. Мне… мне действительно очень нравится Тьяго. Но я боюсь, что уже пропустила все сроки для раздумий.

– Я думаю, ты никогда не узнаешь наверняка, если не спросишь его, правда? Хотя, как мне кажется, ответ написан у вас обоих на лицах.

***

Тридцать первого утром Ева спросила меня:

– Сегодня пойдем?

Я кивнула.

– Обязательно.

Папин день рождения. Через год после его смерти, когда еще даже дышать было больно при мысли, что его больше нет с нами, мы с мамой пришли к нему в день его тридцатишестилетия. Молча стояли и смотрели на могилу, рядом, но не вместе. Я пыталась думать о папе, но почему-то получалось только про Еву. Мы очень отдалились друг от друга за эти месяцы. Мама словно застыла в своем горе, ушла куда-то глубоко, и никто не знал, как до нее добраться. Я ни разу не видела, чтобы она плакала. Я вдруг вспомнила, какая она была раньше: всегда готовая ругаться или смеяться, спокойной она была только, когда читала. Вспыльчивая, если что-то не получалось, одержимая, когда ее посещало вдохновение писать истории, она никогда не была отстраненной. Мне вдруг стало нестерпимо больно – я так скучала без них обоих! Я взяла ее за руку, сжала крепко-крепко: Папа, я так хочу, чтобы она снова стала моей мамой!

Ева не отстранилась. Осторожно, словно я была фарфоровой, обняла меня, едва касаясь моих плеч. Боясь, что она передумает, я обхватила ее за талию всей силой своих детских рук и спрятала лицо у нее на груди. Не отдам. Никому не отдам.

Мама легко коснулась моих волос, словно бабочка пролетела.

– Мне кажется, я знаю, что нам надо сделать.

Четырнадцать лет спустя мы сидели на пляже и вплетали в наш венок яркие цветы. Закрепили свечу и пустили его по воде, как делали каждый год, вместе или порознь, в любом месте, куда бы ни заносила нас судьба.

Провожая взглядом удаляющийся огонек, Ева заговорила:

– Я была плохой матерью тогда. Зациклилась на себе и не могла даже смотреть на тебя. Мариза, если бы ты знала, как похожа на своего отца! Прости меня, что я не была тебе поддержкой.

– Ты просто была.

– О чем ты сейчас, Ри?

– Я все знаю. Слышала, о чем все шептались. Все думали, что ты не выдержишь, убьешь себя. После похорон… ты отправила меня тогда к дедушке и бабушке, они думали, что я сплю и ругались. Джек кричал, что нужно пойти и остановить тебя, связать, если понадобится, что у тебя шарики за ролики заехали, а Элена плакала, но отвечала: Она должна сама выбрать. Я понимала, что они про что-то очень, очень плохое, понимала, что могу потерять и тебя. А ты приехала утром. Ты была чужая, но ты была жива.

Ева смотрела на меня расширенными от ужаса глазами.

– Мариза, доченька…Я никогда…Нет, неправда, конечно, я…– Она посмотрела на свои ладони, покрытые сеточкой мелких шрамов. – Я не думала о тебе. Ни в ту ночь, ни долгое время потом. Так больно было чувствовать хоть что-то – проще было заморозить все. Только моя вина, что ты замкнулась в себе – я решила: она улыбается, играет, хорошо учится и не жалуется, значит, у нее все хорошо, можно не беспокоиться. А надо было беспокоиться. Я взвалила на тебя такой груз, я не была сильной, я заставила быть сильной тебя, восьмилетнего ребенка! Дочка, любимая, я никогда не спрашивала тебя – а должна была давным-давно: как ты справилась с этим?

«Ты поймешь, когда придет время»

Я посмотрела на нее. Я знала, ей будет больно даже сейчас от того, что я скажу.

– Я видела папу.

Ева ахнула и закрыла рот руками. Ее глаза моментально наполнились слезами.

– Каждый день, почти целый год. Ты… ты думаешь, что я сошла с ума?

Ева замотала головой, слезы градом лились по щекам.

– Нет, нет. Почему, почему ты не сказала мне? – она почти кричала.

Я тоже начала плакать.

– Папа запретил говорить. Сказал, что тебе нельзя знать. Что ты не выкарабкаешься, если узнаешь. Он обещал мне, что наступит момент, когда можно тебе будет рассказать – и он сейчас, мама. Или я ошиблась? Я должна тебе кое-что передать от него. Кое-что, чего я не понимаю, но очень, очень важное.

– Говори.

– Не потому случилось, что разбилась кукла, а потому разбилась, что случилось.

Ева не могла говорить. Уронила голову на колени, ее плечи дрожали.

Она плакала долго, как будто слезы утраты догнали ее только сейчас. А может, так оно и было. Я не утешала ее, просто крепко обнимала обеими руками, как в детстве.

– Как это было? – когда она заговорила, ее голос был глухим и хриплым.

– Странно, но это было…нормальным. Он пришел ночью, перед тем, как в дверь позвонили. Сказал: ты не должна бояться, я всегда буду с тобой. И когда зашли полицейские – он был рядом. Смотрел на тебя. Первые дни я видела папу повсюду – всегда возле тебя. Обнимал, держал за руку, гладил по волосам. Мне так хотелось закричать, сказать тебе, мама, он тут, он с нами, но папа сказал, что если я не сохраню секрет, то он тебя не удержит. И я молчала. Потом он приходил только вечером. Разговаривал, рассказывал истории, как вы с ним познакомились, как он заметил тебя, когда ты пела, а потом влюбился, когда отобрала медальон, как вы ждали меня, как радовались… Я все-все запоминала, а утром старалась нарисовать, чтобы навсегда оставить это. Он обещал, что ты вернешься ко мне, просто тебе надо дать время научиться самостоятельно стоять на ногах, что ты сильная и справишься… Я засыпала под его рассказы и последние месяцы иногда не могла понять, что мне приснилось, а что нет… В последний раз, когда он пришел, он попрощался и сказал, что я больше не могу его видеть, но он всегда рядом и будет любить нас, тебя и меня.

– Я не рассказывала никогда никому. Маленькой боялась нарушить тайну, повзрослев, боялась, что всему найдется научное объяснение и это чудо назовут просто защитной реакцией растущего мозга на сильный стресс и докажут, что я просто все выдумала. Я верю, что папа смог выторговать у себя время даже у смерти, лишь бы убедиться, что с нами все будет в порядке.