Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда приходил Изя, а это было редко, то Дора неизменно приглашала девочек – Галю и Анечку. Конечно, не нужно и в «акадэмии» учиться, чтобы просчитать стратегию и тактику тетки – усмехался про себя Изя.
Но внимания девочкам практически не уделял. Разве что с Галей про институт да прикладную математику. А на Анечку ну совершенно внимания не обращал. Да что там, рыжая да вертлявая.
Тетя Дора никакого давления на племянника не оказывала, только обиженно поджимала губы на едкие замечания Изи о соседских девочках.
Да и появлялся он редко. Учеба, танкодром, командировки, учеба. Все Изе удавалось легко, но вот марксистская философия и диалектический материализм давались ему так, что он в подпитии своим коллегам жаловался:
– Нет, мужики, мне лучше два «тигра» расколоть, чем материализм сдать. Ох, нет, не окончу я Академию, чует душа.
Но Академию он закончил. По этому поводу даже забежал к тете Доре и принес торт. «Ленинградский». Он в те времена пользовался у сладкоежек, престарелых тетушек и резвых девушек заслуженным вниманием. Но посидел недолго и ушел. Опять, конечно, разрушив планы Доры на окончательное решение семейного вопроса майора Гуля. Кстати, ему по окончании академии и звание присвоили – подполковник.
* * *
Вот так жизнь шла. Уже 46 год прошел. 1947 надвигался. В государстве Советов рабочих и крестьян события разные, в том числе и не очень радостные. Голод 1947 года валил людей.
Появились безродные космополиты. Черчилль вроде друг был, а произнес нехорошие слова на каком-то митинге и началась холодная война. Которая каждую секунду готова была перейти в горячую.
В эти годы Верховный стратег нашего государства решил нанести удар в подбрюшье Британской Империи. И не только первый признал вновь создаваемое в Палестинах государство, но и решил защитить его в плане военном. Поэтому в 1946 году начали вызывать по одному лиц известной национальности с предложением секретно выдвинуться в армию Израиля в виде советников, экспертов, техников и просто – военноначальников.
Исаак Григорьевич Гуль был в списке одним из первых.
И не потому, что хотел. Вовсе даже нет. Он потихоньку дописывал книгу о тактике танковых сражений времен Великой Отечественной войны. Она же должна быть его докторской.
В общем, в планы вовсе не входило снова стать башнером.
Но! Партия сказала надо – Гуль ответил – есть.
Посетил тетю Дору. Ничего, конечно, не рассказал – секретность высшего порядка. Да и ушел быстро.
Дора нервничала. Время шло. Изя – не женился. Галя уже вроде бы даже беременная, Анна где-то в облаках музыки, Гнесинки, бредит стать великой певицей и обещает многое. Ну, как пролетит мимо Изи, думала Дора Семеновна. И очень просто даже. Ходют же к ней какие-то волосатые. С гитарами. Поют.
Бутылки потом Тимоша сдает полные авоськи.
С такими невеселыми мыслями сидела как-то вечером Дора на кухне. Пила чай. Подошли Галя и Анечка. Стали чаевничать вместе. Чего-то вдруг разговор перешел на войну. Тем более, что она, судя по «Правде», все нагнеталась, да нагнеталась.
А раз о войне, то плавно – об Изе. Дора говорит:
– Вот все-таки везучий мой Изя. За всю войну орденов – куча, и ни одной царапины.
Анька же ей живо так возражает:
– Как это ни одной. У него вся спина обожжена и попа вся в рубцах от ожогов.
За столом на минуту наступило полное онемение. Дора и Галя изумленно смотрели на Анну.
Анна, сообразив, что произошло, стала сначала пунцовой, а затем ярко-красной. Разговор увял быстро. Все разошлись по комнатам.
Галка перед уходом показала Анне кулак. Мол, подруга, твою маму, а поделиться секретом века, можно сказать, не могла.
Дора же Семеновна только в комнате дала волю своим чувствам. То есть поджала обиженно губы и поняла, что провели её, её, маляра 1-го класса, как воробья на мякине.
* * *
– Милая, у меня нет выхода. Я еду. Это приказ, а я – военный. Хоть и еврей. Вот ведь как. Ты ведь институт заканчиваешь. Нам разрешают брать с собой жен, ежели они еврейки. Так что ты подпадаешь. Ты – еврейка. Осталось немногое – стать женой офицера. Давай, завтра подадим заявление. У меня это пролетит пулей.
Все это говорил Исаак Григорьевич Анечке у себя в комнате на 3-й Фрунзенской. Было уже 3 часа ночи. Анна плакала и гладила обожженную спину Изи.
– Ну как я поеду. Я маму не могу оставить. Она одна, папа – ты знаешь – завинтился за молодой. Ну умоляю, откажись. Мы поженимся. Я буду петь. Мне все обещают блестящее будущее. Ты ведь видишь, как я тебя люблю. Останься. Покажи им, гадам, спину. Если не вдохновит, покажи задницу. Пусть поймут, нам нельзя друг без друга. А я, ты видишь – не могу. Как маму оставлю – она сразу умрет.
И они оба плакали. Аня ревела в голос, а Изя глухо мычал. Так он мычал только на фронте, когда хоронили сожженных танкистов.
* * *
Можно все-таки отметить, что стратегия и тактика Доры Семеновны сработала. Только она об этом догадалась слишком поздно.
* * *
Но не все было так уж безмятежно на 5-й Парковой. Заболел Тимоша. Врачи определили болезнь запущенную и уже не излечимую. Заболел Тимоша раком. Боли приглушал водкой, а когда стало уж совсем невмоготу, просил позвать попа. Тимошу причастили и, казалось, ему стало легче. Увы.
Маша делала все, что могла. Да и другие соседи помогали.
Однажды Тимоша сказал Маше:
– Мать, видно помираю я. Вон, вишь, и вина не хочется.
Маша заплакала. Тимоша уходил из жизни просто. Как простой рабочий, живший честно, трудившийся много и радостей видевший незначительное количество.
– Иван, а Иван, – позвала как-то Маша Тимошу. Он уже не вставал. – Ты ето, как туды попадешь, за меня попроси. Чтоб, значит, нам вместе быть. А то без тебя я и здеся пропаду и тама прям не знаю, куда итить и что кому сказать.
Она заплакала сильно-сильно и все продолжала просить Тимошу, чтобы не забыл он про неё в загробном миру. Тимоша в полузабытьи все же спросил:
– Ты, мать, подумай. Меня в рай-то вряд ли пустят. Я ить беспартейный. А в геену куды ж тебе со мной переться. Ты ж у меня как голубь белый. Только всем добро и делала. Прости, что обижал тебя. И не реви. Дай глоток белого. – Маша быстро налила немного водки. Но Тимоша выпить не смог. Водка полилась