Беп издает нечто среднее между икотой и слабым смешком и пытается прийти в себя, стараясь дышать глубже.

— И вы, наверху, всегда так мне рады. Вы живете в каждодневном страхе — но ваша мама всегда рада меня накормить.

— Да, с ней такое случается, — охотно признается Анна. — Но дело не в нас, а в вас. В тебе и Мип. В господине Клеймане и господине Кюглере. Когда ты поднимаешься к нам — это настоящий глоток свободы. Поверь, как только ты уходишь, мы все становимся сами собой: напряженными, раздражительными и все время ссоримся и жалуемся.

Анна говорит об этом с улыбкой — ради Беп, — но в глубине души хочет, чтобы это было не настолько правдой.

Кто-то шаркает ногами по деревянному полу:

— Анна? — Это мама зовет ее сверху. В голосе нет злости, только раздражение.

— Да, мама? — отвечает она, понимая: веселье закончилось.

— Отпусти Беп домой. Время возвращаться и укладываться в постель.

— Да, мама, — послушно отвечает Анна. Обнимает Беп на прощание и угрюмо плетется наверх. И мать, закрывая дверь, говорит:

— Я не люблю, когда ты сидишь внизу. Я от этого нервничаю.

«А от чего не нервничаешь?» — хочет ответить Анна, но сдерживается.

— Мама, я сто раз была в папином кабинете. С чего вдруг тебя волнует, что я сижу на лестнице?

— Не знаю, Анна, — честно отвечает мать. — Но я не могу не переживать. Такое уж у меня чувство. Нехорошее. Твой папа говорит, мы все нервничаем — ведь конец войны близок. Может, он и прав. Я только знаю, что чувствую то, что чувствую. Может, поддержишь меня?

И на секунду Анна видит мать без тени осуждения. Ее лицо светится ничем не сдерживаемой добротой.

— Хорошо, мамочка, — говорит она. — Если тебе будет легче. Хорошо.

В дневнике Анна выворачивает себя наизнанку и исследует свою внутреннюю сущность. Выплескивает ее чернилами на бумагу: порой бурно, иногда сердито, часто придирчиво, а бывает, что и притворно. Она научилась полагаться на слова, чтобы яснее увидеть себя. Свои потребности и разочарования, поводы для гнева, недостижимые идеалы и неотступные желания — все это отражения одинокой натуры, в каких она признается лишь бумаге: та вытерпит то, чего не вытерпит человек. Записи часто выглядят сумбурно: она заполняет строчку за строчкой, и, когда в красивом альбоме в красном переплете в шотландскую клетку не остается места, ей приходится довольствоваться листочками бумаги, добываемыми Мип и Беп. Ну а потом, в среду вечером в конце марта, они все слушают радио «Оранье» в кабинете отца, и тут начинается трансляция речи министра образования правительства в изгнании, где он призывает голландцев сохранять свои записи в качестве документальных свидетельств происходящего, и ее осеняет: может, и ее дневник будет важен другим. Голландцам, евреям, всем, кто чувствовал себя в заточении. На следующий же день она начинает переписывать. Она больше не ребенок, который делится радостями и горестями с воображаемым другом, она ведет хронику военного времени. Как настоящий писатель. И представляет себя другой. Женщиной, которой она станет, сформированной тем, что она уже ощущает глубоко внутри: послушным слугой слов, способных привести в ужас и восторг одновременно. Этого она не сможет объяснить никому. Ни Марго, ни Петеру, ни даже Пиму.

И теперь оказывается, что она усердно выискивает свободные минуты в буднях, полных заботой о выживании, чтобы заново сочинить свой дневник. Теперь это не тетрадка, которой тринадцатилетний гадкий утенок поверяет свои радости и тревоги.

Теперь это книга.

К концу первой недели после обращения министра Болкенстейна Анна переписала семьдесят одну страницу на разрозненных листках тонкой бумаги — в военное время другой не достать. Оказывается, что старание, которое потребно для переписывания, отгоняет от нее страх, а она продолжает его испытывать время от времени; и кажется, будто бы и худшее из того, что творится вокруг, можно пережить.

Если уж в Голландии так ужасно, каково же им будет в далеких и варварских краях, куда их ссылают? Мы предполагаем, что большинство убивают. Английское радио говорит об отравлении газом, может быть, это самый быстрый способ умерщвления.

6. Грабители

…в доме побывала полиция, до подвижного шкафа…

Дневник Анны Франк,

11 апреля 1944 г.

1944

Задний Дом

Принсенграхт, 263.

ОККУПИРОВАННЫЕ НИДЕРЛАНДЫ

9 апреля

Анна читает в общей комнате. В девять часов все начинают разбредаться по спальным местам, как вдруг снизу раздается какой-то шум. На который не обращают внимания, потому что общеизвестно: Петер любит мыться в кабинете Пима, так как слишком стесняется делать это где-либо еще, и, когда он таскает с собой металлический таз, бывает шумновато. Но тут появляется Петер, полностью одетый, и тихо, но настойчиво стучит в дверь общей комнаты. Анна изо всех сил готовится ему улыбаться, хотя знает: его наружность больше не производит на нее прежнего впечатления. Тем не менее она не желает осадить его или обидеть. Но к ее изумлению, он пришел не к ней, а к Пиму — просить его помочь ему в переводе с английского. Пим откладывает книгу, задумчиво встряхивает головой — и тут же уходит к двери: он не успел сказать и слова, как Анна уже насторожилась.

— Странно это, — шепчет она Марго. — С каких это пор Петер стал прилежным учеником? — И отчего он так подчеркнуто не хотел встречаться с ней взглядом? — Вероятно, они что-то задумали украдкой ото всех, — говорит она.

Но тут мама вскакивает на ноги и бледнеет: Пим возвращается с напряженным видом.

— Отто?

— Не сейчас, Эдит, прошу тебя, — возбужденно говорит он и резким шепотом собирает остальных мужчин. — Господин ван Пеле, господин Пфеффер, прошу вас.

В следующий миг, топая ногами по лестнице, все спешат вниз, в переднюю часть дома. Анна хватает мать за руку.

— Мама? Мама, что происходит? — спрашивает она, и тут в комнату семенит госпожа ван Пеле в халате и старых тапочках, явно насмерть перепуганная уходом мужчин. И тихо, но визгливо вопрошает:

— Что происходит? Что случилось?

— К нам ломятся грабители! — перепуганно шипит Анна.

— Мы этого не знаем, — отвечает Марго, но теперь и она прижалась к матери.

— Девочки, отойдите от двери и ведите себя тихо! — велит мать, собирая их в кружок в дальнем углу комнаты, однако тихо они себя вести не намерены.

— Как думаешь, что случилось? — испуганно вопрошает Марго.

— Не знаю, но успокойтесь, — говорит мама. — Я уверена, что все будет в порядке. А вы как думаете, госпожа ван Пеле? Если бы что-то случилось,