— Я ничего не слышу, — отвечает госпожа ван Пеле. — Почему ничего не слышно?

— Может, они столкнулись с грабителями лицом к лицу? — предполагает Анна. — Может ведь так быть, да, мам?

— Анна.

— Может, они прямо сейчас дерутся с грабителями.

— Мы бы слышали, если бы они дрались, — неуверенно, но с надеждой замечает Марго. — Правда, мам? Было бы слышно?

— Девочки, это не дело. Пугать себя всякой ерундой, — объявляет мать. — Уверена, никто ни с кем не дерется. — Но голос ее не особенно тверд, и они немеют, когда снизу доносится громкий стук, за которым следует крик господина ван Пелса: «Полиция!»

Проходит несколько минут в полной тишине, если не считать тиканья часов. Наконец они бьют десять, и снизу слышатся звуки шагов по лестнице. Первым появляется Пим с нервным, напряженным лицом.

— Гасите свет, — сипло велит он. — И ведите себя как можно тише. Воры выбили доску от складской двери.

Анна сглатывает ком в горле.

— Пим, — сдавленно произносит она.

— Их спугнули, и они ушли. Но мы ждем, что скоро прибудет полиция.

Наверху, рядом с местом у кухни, где спят ван Пелсы, Марго набрасывает на прикроватную лампу свитер, и приглушенный свет заливает доски. Все молчат: лишь сердца колотятся. Туалетом пользоваться нельзя: чересчур много шума, так что тем, кто не может терпеть, приходится пользоваться мусорным ведром Петера. Стоит кислая вонь. По-прежнему никто не говорит вслух, все испуганно шепчутся. И дышат: вдох-выдох, вдох-выдох, в ожидании полиции. Полиции!

Когда снизу доносятся шаги, время останавливается. Раздается жуткий грохот: кто-то пытается отодвинуть книжный шкаф, и Анну начинает бить крупная дрожь. На мгновение она верит, что сейчас их и убьют.

— Все, нам конец, — шепчет она в воздух, в уши Богу, в пустоту.

Шкаф двигают: раз, два — и тут же стучат в дверь: бах! бах! бах!

И тут все смолкает.

Единственным звуком становятся уходящие вниз шаги, и затем воцаряется тишина. По комнате разносится ропот облегчения.

Но впоследствии самыми малодушными высказывается соображение, что, если полиция когда-либо проберется за книжный шкаф, дневник Анны превратится в бомбу, которая вот-вот взорвется. И погубит не только обитателей Заднего Дома, но и тех, кто им помогал, рискуя всем. Анна в ужасе понимает: даже Пим признает, что эти опасения небезосновательны, — и, ободряемая этим, госпожа ван Пеле объявляет, что дневник нужно уничтожить.

Сжечь.

Анна чувствует, как что-то в ней обрывается, но в то же время готова защищаться. Суровый тон ее голоса пугает даже ее саму:

— Если мой дневник уничтожат, я уйду отсюда.

Тишина.

И тут раздается голос мамы. Вот уж от кого не ожидаешь.

— Не волнуйся. Сейчас надо лишь поблагодарить Бога, — научает она. — Сказать ему спасибо за то, что мы целы!

7. Свобода солнечного света

Никому нет пощады. Старики, дети, младенцы, беременные женщины, больные, все, все идут вместе на смерть.

Дневник Анны Франк,

19 ноября 1942 г.

Гестапо здесь.

Виктор Кюглер,

4 августа 1944 г.

1944

Задний Дом

Принсенграхт, 263

ОККУПИРОВАННЫЕ НИДЕРЛАНДЫ

Двадцать пять месяцев в укрытии

Пятница, четвертое августа. Теплый, душный день. Запертые комнаты пахнут гниющим деревом и спертым воздухом. Анна и Марго занимаются стенографией по подписному курсу, когда в их жизнь врывается Зеленая полиция в лице сержанта-немца и кучки его подельников из Национал-социалистической партии Нидерландов. Голландцы одеты в штатское, револьверы просто сунуты в карманы курток; но сержант, их начальник, — обер-шарфюрер СС. В темно-зеленой униформе и кожаной кепке с эмблемой «мертвая голова». «Тотенкопф». Пока он выкрикивает приказы, Анна не сводит с нее глаз — серебристый череп над скрещенными костями. Кажется, or смотрит на нее в ответ? Под кожаным козырьком у обершарфюрера — угрюмое чиновничье лицо с нахмуренными бровями. Но затем выясняется, что под всем этим скрывалась добрая душа. Узнав, что в прошлую войну Пим был лейтенантом запаса, он дает обитателям Заднего Дома на то, чтобы собрать вещи, не положенные десять минут, а целый час.

— Господи Боже. Ну почему вы не явились куда следует, когда была возможность? — Обершарфюрер озадачен. Очевидно, оловянный солдатик внутри него вытянулся по стойке «смирно» в присутствии старшего офицера. — С вами бы обошлись достойно, — не унимается он. — Отправили бы в Терезиенштадг, как многих высокопоставленных евреев.

Но Пим ему не отвечает. Да и что тут ответишь?

* * *

В памяти Анны день распадется на осколки. Вот она складывает одежду в рюкзак. Вот заворачивает в носовой платок зубную щетку и ломтик мыла. Берет щипцы для завивки, потом откладывает их обратно. Бюстгальтер, подарок Марго, целомудренно прячет под свернутыми шерстяными чулками. Вот помогает упаковывать еду и видит слезы на щеках безмолвно плачущей матери. На лицах остальных застыло чудовищное недоверие.

Но вдруг — солнечный свет. После двух лет жизни в укрытии — летнее яркое солнце. Удивительное ощущение солнечного тепла на лице. Мгновение она наслаждается свободой, даруемой солнечным светом, — а потом их сажают в темный кузов грузовика.

8. Бульвар горя

Через это место прошло тысячи людей: одетых и раздетых, старых и молодых, больных и здоровых — а мне остается жить, работать и не унывать.

Этти Хиллезум,

письмо из пересыльного лагеря Вестерборк,

10 июля 1943 г.

Неизбежна одна лишь смерть.

Еврейская пословица

1944

ПЕРЕСЫЛЬНЫЙ ЛАГЕРЬ ВЕСТЕРБОРК

Провинция Дренте

130 км к северу от Амстердама

ОККУПИРОВАННЫЕ НИДЕРЛАНДЫ

Бывший лагерь еврейских беженцев, подконтрольный Полиции безопасности СС и Службе безопасности

После ареста в тот жаркий день первой недели августа их помещают в подвал штаб-квартиры Службы безопасности на Эвтерпестраат, а потом — в Первую следственную тюрьму на Клейне-Гартманплантсун. Здесь они проводят две ужасные ночи, вдыхая вонь канала, после чего под конвоем голландской полиции их отправляют на Центральный вокзал и погружают в грязный пассажирский поезд с задернутыми шторами и заколоченными окнами. Поезд грохочет по рельсам ветки С Государственной железной дороги — близ Хоогхалена она поворачивает и оканчивает свой путь у так называемого Judendurchgangslager, пересыльного лагеря для евреев, среди кишащих комарами болот провинции Дренте.

Это лагень Вестерборк, огороженное колючей проволокой пространство с сотней бараков. Некогда там размещали молодых неженатых евреев, спешно покидавших Фатерлянд. Но когда началась нацистская оккупация, эсэсовцы с радостью обнаружили, что в голландских низменностях к их услугам есть подобное сооружение, и потребовалось только слегка добавить удобств (например, подвести электричество к колючей проволоке), чтобы из убежища лагерь превратился в тюрьму.