Иван Иваныч был достаточно взрослым, чтобы понимать всю сложность ситуации. И он видел, что все князья понимают, к чему привело и продолжает вести дробление земель. Понимают, но никто из них не отказался от своих земель добровольно. Наоборот, все упорно продолжают делить свои княжества между наследниками, оставляя потомкам всё меньше и меньше земли. Уже давно есть князья, правящие одной деревней.

Княжич соглашался с отцом, что нужно твердо и последовательно собирать земли воедино, но когда он видел таких князей, как Михаил, то колебался. Мамин брат был умным, честным, а княжество его сильным. Княжичу не хотелось враждовать с Михаилом и тверичанами. Или взять братьев отца. Их любят и уважают в своих княжествах, но отец постоянно опасается подвоха от них. Особенно от средних братьев.

Иван Иваныч вспомнил, как именно дядья привели свои дружины под стены Москвы, чтобы спросить за бабушку, княгиню Марию Ярославну*. Им хотелось крови, а не получив её, князья разорили окрестности.

Мама попыталась оправдать их, сказала, что меж князьями так принято, а иначе урон чести. Но княжичу больше запомнились слова отца, сказавшего, что он положит жизнь на то, чтобы больше ни один князек не смог в угоду своим обидам привести на их землю врагов или выместить злость на простых людях силами своей дружины. Иван Иваныч тогда думал, что отец займется усилением своей вотчины, но всё оказалось серьёзнее.

— Иван Иваныч, о чём твои думы? — мягко спросила Дуня.

— Да… так… обо всём.

— Может подсказать чего? Ты же знаешь, одна голова хорошо…

— …а две лучше, — хмыкнул княжич. — Но мне пока моей головы хватает.

С трудом оставив тяжёлые думы о лишних князьях, Иван Иваныч продолжил:

— Я хотел тебе сказать, что поставил в своем имении печи для обжига царских кирпичей. Отцу это понравилось, и он велел распространить это дело по всем местам, где есть подходящая глина. Я сказал ему, что это ты нас с бояричами научила.

— Только не говори, что поручаешь мне этим заняться, — отшатнулась Дуня.

— Не, — засмеялся княжич, — без тебя найдутся желающие, а тебе велено передать воз сёмушки к свадьбе Маши и Семёна. Нам сёмгу из Соловецкого монастыря везут. Примешь подарок или откажешься?

— Что за вопросы? Конечно, приму, — воскликнула Дуня и низко поклонилась. — Не забудь передать, что я кланялась и можешь поцеловать отца. Уж очень я люблю эту рыбку!

— Маме скажу, чтобы она передала твои лобзания, — засмеялся Иван Иваныч.

*спросить за Марию Ярославну — напоминаю, что у нас альтернативная история и вместо жены Ивана Васильевича погибла мать. Но разорение от братьев князя были в действительности.

Глава 7.

Дуня совсем упустила из виду, что предсвадебный девичник длится не один день, не два, а неделю. И почти все эти дни Маша рыдала!

— Я сойду с ума, — жаловалась Дуняша ключнице на непрекращающийся слезоразлив, но та лишь улыбалась, потому что всё шло по правилам.

В первый раз сестра напугала Евдокию слезами, когда села на лавочку и начала подвывать на глазах у отца с матерью. Дуня тогда подумала, что родители отменили свадьбу или Семён умер.

Была ещё мысль, что мини пига под нож пустили, но тот вовремя похрюкал, прячась под Машиными юбками и не поддержал эту версию.

Оказалось, что сестра прощается с красотой. Покрутив у виска пальцем, Дуня ушла, но дом заполонили Машкины подружки и рёв продолжился. Они сидели на виду у всех, перебирали куклы, ленточки, крашеную шерсть — и горевали.

— Тьфу на вас! — крикнула им в окошко Дуня и спряталась в своей светёлке.

Одним днём девицы-красавицы не ограничились, и несколько дней подряд перебирали сундуки с милой девичьему сердцу всякой всячиной — и плакали.

Когда душераздирающие стенания прекратились, и Дуня обрадовалась тишине, пожаловали дружки жениха. Некоторые даже не дождались открытия ворот, сиганули через ограду, чем повеселили девчонок, ходящих все эти дни в гости к Маше как на работу.

Вот тут Дуне стало интересно, потому что начался громогласный торг за Машкину косу. Дуняшка в предвкушении скандала отчего-то подумала, что Машка решила сделать себе короткую стрижку, но оказалось, что речь шла о расплетании косы.

Молодежь азартно поторговалась, после чего сестра запела обрядовую песню. Все заслушались :  у Маши был красивый и сильный голос.

Дуня думала, что уже всё, потому как на кухне всё жарилось-парилось, чтобы быть выставленным на свадебном пиру, но нет! Неугомонные девчонки разбудили младшую Доронину на рассвете и пришлось ей вместе с ними идти топить баню.

Пока возились с баней двор заполонили приехавшие родственники и заготовленная еда оказалась кстати. Соломония Евстахиевна привезла всю псковскую родню и сразу стало шумно. Девочки бросились помогать топить, а остальные сели за стол. Но не успели обменяться новостями, как вновь прибыли гости. Игуменья Анастасия с сестрой Аграфеной приехали благословить Машеньку. Посидев немного вместе со всеми, они отправились по своим делам.

Баню затопили чин чином, а Машка мыться не захотела! Подружки её под руки подхватили и силком потащили. Пока Евдокия думала, чью сторону принять, во дворе появился Семёнов дружок и начал размахивать хворостиной, словно кого-то невидимого отгоняет.

— Дурдом, — проворчала Дуня и получила подзатыльник от вышедшей во двор матери.

— Всё правильно они делают, — наставительно произнесла она, а старшие родственницы закивали головами.

Дуняша покосилась на них и пошла жаловаться ключнице на несправедливую жизнь.

— И тебя так же замуж выдавать будем, — радостно пообещала она, одобрительна поглядывая на парня с хворостиной, и боярышня сбежала.

А вечером стали подъезжать ещё родственники и их начали селить у соседей. В доме же Дорониных начался коллективный девичий рёв. И так тоскливо они горевали, да кручинились, что Дуня присоединилась к ним. И каково же было её удивление, когда появился Семён с дружками и раздал всем сладостей.

Пока Дуня вытирала слёзы, девчонки расхватали вкусняшки и начали хвастаться, кому чего досталось. Евдокия опустила глаза и увидела, что ей на колени положили завернутую в бумагу пастилу. Пока она пробовала угощение, отец отвёл Машу в мужской круг, и она там при всех полезла обниматься к Семёну.

После этого Дуня уже ничему не удивлялась. Она молча смотрела на скромную одежду сестры, когда её венчали с Семеном, потом с интересом смотрела на переодевшуюся в нарядный сарафан Машу и то, как она