быта они имеют склонность до упаду работать, до потемнения в глазах курить, в свободное время до одури напиваться, заядло спорить, злобно ругаться и отчаянно драться, при всем этом имея склонность к невежеству.

Токарное производство для мотовиловцев – подспорье к сельскохозяйственному труду, это добыток денежных средств, столько необходимых для семьи и общих расходов по хозяйству. Деревенская бытовая действительность: неприспособленность, теснота жилья, скудность и однообразие пищи, недостаточность свежего воздуха и света в токарнях, отсутствие простора, задор и зависть среди кустарей – все это создавало неблагоприятные условия для труда, вконец изнуряло некоторых токарей-производственников. Тесные и душные, да в некоторых случаях до черноты прокуренные токарни беспросветно давили на здоровье людей, систематически занимающихся токарным делом. Отсюда бледность истощенного лица, тощие мускулы, к спине поджатый живот – это снаружи тела, а внутри его нет ни жиринки. Некоторые в погоне за заработком дорабатывались до того, что вечером из-за станка едва доползали до постели. Даже небольшой праздный перерыв в работе, кроме приёма пищи, считался неоправданным нарушением порядка.

В этот день Василий Ефимович из-за пурги, свету вольного не видать, в лес не поехал. Он решил дома заняться подшивкой валенок. Вообще-то он всю старую, требующую починки, семейную обувь сдает на ремонт сельскому сапожнику-старьевщику Степану Меркурьеву. Сегодня он этим делом решил заняться сам. Он иногда недоброжелательно высказывался о Степане: что, мол, он делает как попало набахметку по принципу «Как-нибудь да когда-нибудь. Не починит, а только все сапоги и ботинки шилом истычет, издырявит, починит, а обувь воду снова пропускать будет». Поэтому-то Василий и занялся починкой сам. Отыскал шила, наварил дратвы и уселся на сундучок. Пыхтит, старается, прокалывает подмётки шилом, с силой протаскивает через отверстия дратву. От натуги вспотел, рубаха к спине липнет, но он увлёкся работой, не замечает изнурения, шьет, лишь бы было впрок, рассуждал сам с собой он.

Между тем, Санька, вылезши из-за станка и вошедши в избу, сладко и блаженно потянулся:

– Эх, я сегодня что-то устал здорово! – ни к кому не обращаясь, пожаловался он.

– Чай, на тебе не пахали! Чай, не камни ворочал? – с издёвкой оборвал его отец. – Я гляжу, ты весь изленился, искобенился, глядишь, как бы прошалберничать лишний час, ходишь из угла в угол, как встрёпанный, – обрушился с упреками отец на Саньку.

– Вовсе не изленился, а выточил проножек на дюжину каталок, – попробовал оправдаться Санька.

– Ну, ты, помалкивай у меня, ишь какой храбрый нашёлся со своим вострым языком!

Саньке это показалось в обиду, он и сказанул отцу:

– И что раскипелся, как холодный самовар, и сам не знает.

Отец, не терпя пререканий, пошёл на Саньку, замахнулся кулаком, но ударить не ударил, сдержался. Бросился было за ремнем, но его не оказалось на месте, видимо, кто-то нарочно спрятал его. А как-то однажды было дело: в буйстве и злобе на Саньку, отец схватил с гвоздя ремень и всю Санькину спину испятнал пряжкой.

При встречах на улице бабы, идя за водой на озеро или возвращаясь оттуда, останавливаются для краткосрочной беседы, делятся своим житьем–бытьем:

– Ну, как ты, Татьяна, со своей детворой? Чай, одной жратвы не напасёшься.

– Так и живем помаленьку, растим, да так и вырастут не видаючи. Вчера за ужином целую корчагу солодушек слопали, так что пока сыты.

– А ты, Любовь, как со своей обузой?

– А я вчера испекла семь караваев хлеба, теперь хватит на неделю. Сегодня пироги пекла, а ребятишки их все исковырзакали, да перекрошили половину, а завтра, пожалуй, надо блинов испечь. С моей оравой так: я пеку блины и не успеваю, хватают их прямо со сковороды и жрут.

– Я даже печь не успеваю, бросаю им, как на каменку. Только подашь им блин, глядишь, а его уж нет, съели.

– С детями-то так! Пока они обедают, сама-то хоть и за стол не садись, им то еду подавай, то пить. А уж, когда они наедятся и «на двор» повыскакивают, тогда уж и ты садишься за стол и ешь вволю. Ладно, хоть мужик-то у меня работящий, заботливый, хотя не в меру характерный и вспыльчивый, но зато у нас всего напасено: и хлеба, и сена, и дров хватает вдоволь. Едим досыта, – с похвалой отзывалась о своем муже Савельева. – Я за ним, как за каменной стеной живу!

– Это верно, дети донимают, – подтвердила и Татьяна Оглоблина, – с ними ложку в руки взять неколи, то пить, то жрать, то спать, а в субботу к бане сколько одних рубах да порток надо выстирать, починить, да приготовить надо. Одна оказия, да и только!

– А у меня детвора такая досужая и взбалмошная, что не приведи господи. Одним словом, каверзники, проказники! Им все надо узнать, им все надо проверить! Каждой вещью играют, играют, а там глядишь уж ее изломали, исковеркали и бросили.

– А у меня Колька вчера до того докупался – лихорадку схватил.

– А у меня Ванька третьево дни хотел с разбегу заскочить до крыши погребушки, себе ногу повихнул, заохал, захромал. Я баяла, предупреждала, теперь ходи безногим, черт с тобой! Допрыгался, довертелся. Им не посидится на месте-то!

– Да, трудно их вырастить да в число произвести, кесь и не дождешься, когда они повзрослеют, – заключила Татьяна.

Известно, что в крестьянском быту извечно одеянье и обувь производится из своих материалов. Шубы, полушубки, тулупы шьют из выделанных овчин, для этой цели в хозяйстве держат овец, шерсть с которых идет на валенки и тканья грубого крестьянского сукна. Из этого грубого сукна шьют мужикам пиджаки, а бабам кафтаны. В рождественский пост каждый старается заполучить, приглашая к себе в дом, портного для пошива одежды для семьи.

За неделю до Рождества в дом Савельевых пожаловал портной Кузьмич. Его заранее зазвал к себе Василий Ефимович и заказал работы на всю неделю. К столу, где со своей швейной машиной расположился портной, поднёс целый ворох овчин, сукна и ветоши, начал наказывать портному:

– Ну, Иван Кузьмич, первым долгом сшей мне овчинный тулуп. Верх облицуй вот этим полусукном, я его еще заранее купил в городе, а то я в дороге истрепал весь повседневный пеньжак, впору хоть в праздничный внедривайся, а чапан-то в дороге плохо прогревает. Так что сначала тулуп, потом Саньке пеньжак полусуконный праздничный, потом Маньке шубу из овчин, бабушке кафтан из домашнего сукна, ну у старшего Михаила одежда есть. А эти ребятишки еще малы, они походят так, – по-хозяйски распорядился о пошиве одежды для семьи Василий.

– Ну-ка, Санька, принеси-ка твой старый пеньжак, Кузьмич с него тебе фасон и