– Узнай также о сыне Мишеньки, как там его здоровье. Я заберу его из Сибири, воспитаю. Выхлопочу лично у его императорского величества разрешение. Хочу отдать впоследствии в юнкерское училище.

– Хорошо, князь.

– Там, говорят, ужасно дикие морозы.

– Да, это так.

– Прохор, принеси мой подарок.

(Княгиня снова согласно закивала и улыбнулась).

– Слушаюсь, барин.

Слуга, рябой верзила с длинными ручищами, кивнул, быстро исчез и также быстро появился с роскошной медвежьей шубой на руках.

– Дорогой Александр, это шуба – мой тебе подарок.

– Что вы, Николай Николаевич! Не надо, право, таких дорогих подарков!

– Уважь старика, Саша. Ты нам как сын. Прохор, принеси мою шкатулку.

Слуга снова исчез и вернулся со шкатулкой. Князь открыл ее и достал пачку ассигнаций.

– Вот эти пятьсот рублей для Ивана… А эти две тысячи рублей тебе, Саша. На дорогу.

– Что вы, что вы, светлейший князь! Не надо мне этих денег.

– Не прекословь старику, а то я обижусь! Ты же едешь и по нашей надобности.

– Но все же…

– Не возражай, Саша.

Поговорив и отужинав, Голевский засобирался домой. Княгиня подала знак своей служанке. Та понимающе кивнула. Появилась она с иконой Божьей Матери. Передала в руки барыни. Голевский преклонился на одно колено, поцеловал икону. Княгиня поцеловала его в лоб и осенила крестным знаменем. На ее глазах застыли слезы. Князь, снова всплакнув, обнял, расцеловал Голевского, махнул ему рукой: дескать, до скорого свидания, дорогой мой друг!

Князь кивнул Даше.

– Доченька моя, Дашенька, проводи Александра Дмитриевича до дверей. Сделай одолжение.

– Avec plaisir[6], папенька!

Княжна проводила гостя до передней. Там влюбленные стали прощаться. Смущенные и тихие, они преданно смотрели друг на друга и молчали. Нужные слова почему-то не находились в этот момент, пауза затягивалась…

Наконец Голевский не выдержал.

– Даша, – сказал он и взял княжну за руку. Рука ее была так нежна и горяча.

Княжна тоже заговорила:

– Дорогой мой, милый мой Александр Дмитриевич, я хочу признаться вам вновь и вновь, что… люблю вас. Да, да, люблю искренно и страстно. А вы?.. Что вы молчите, Александр Дмитриевич?..

Она пристально взглянула в его глаза. Изящное гибкое тело подалось ему навстречу. Дыхание ее замерло. Видя ее великое нетерпение, Голевский невольно улыбнулся.

– Конечно, Даша, я люблю вас! Какие могут быть сомнения!

– Ах… – вздох облегчения вырвался из ее груди.

Капитан бережными, нежными движениями привлек княжну к себе. Губы их нетерпеливо сблизились и слились в упоительном и продолжительном поцелуе…

Они минут пять самозабвенно целовались, не размыкая страстных объятий. И все никак не могли насладиться друг другом. Так бывает, когда в жаркий солнечный день постоянно хочется холодной воды: пьешь, пьешь ее и все не можешь вдоволь напиться. Вот и наши герои не могли насытиться любовью. Но пришло время расставаться. Голевский заглянул в печальные и преданные глаза девушки…

– Au revoir[7], милая княжна. Надеюсь, мы еще свидимся. За это я буду молиться нашему Господу Богу. Ежедневно, еженощно.

– Помилуйте, Александр Дмитриевич, право, что за речи! Конечно же, мы увидимся. Непременно увидимся. Иначе и быть не должно. Я полагаю, судьба нас свела не для того, чтобы мы расставались. Я тоже буду молиться нашему всемилостивому Господу за наше счастье, за вас. Я люблю вас, Александр Дмитриевич!

Слеза скатилась по щеке Голевского, в горле вмиг запершило. Он застыл как статуя, княжна тоже замерла. Соленая влага выступила и на ее глазах.

– Я тоже вас люблю, милая Даша.

– Я буду писать вам письма. Я буду вас ждать.

– Ждите, Дашенька, я приеду. Обязательно приеду, – он протянул ей запечатанный листок. – Это стихи, посвященные вам.

– Мне? – искренне обрадовалась княжна.

– Да, вам, – подтвердил Голевский. – Можете переписать их в свой альбом. А впрочем, как вам будет угодно, княжна.

– Благодарю, Александр Дмитриевич… А это вам, – она сняла с шеи и протянула капитану золотой медальон на изящной золотой цепочке. – Возьмите. Там мой портрет.

– Благодарю.

– Сегодня к нам приезжал граф Дубов… – вдруг печально сказала княжна.

– Дубов? – нахмурился Голевский.

– Да, он самый, Петр Каземирович.

– Мерзкий тип. Я помню его по допросам в Зимнем, тогда, в двадцать пятом году. О нем у меня сохранились только неприятные воспоминания. И что ему угодно от вас, Дарья Николаевна?

– Он сватается ко мне.

– Ах, вот оно что. В таком случае я его вызову на дуэль и убью, и тогда он никогда не сможет жениться на вас, – то ли полушутя, то ли всерьез сказал Голевский.

Даша запротестовала:

– Прошу вас, не совершайте сего безумного поступка, Александр Дмитриевич, в этом нет никакой необходимости, министр не опасен для меня. Я сама дам ему со временем от ворот поворот.

– А как ваш отец смотрит на это сватовство?

– Отрицательно. Он недолюбливает этого фанфарона, а посему вряд ли выдаст меня за Дубова. К тому же папенька догадывается о нашей страсти…

– Да?

– …И будет ждать вашего возвращения, и если вы попросите моей руки, то он непременно согласится на это.

– Как это благородно с его стороны!

И снова жаркие объятия и поцелуи. Влюбленные простились.

Не успел Голевский отъехать от особняка, как ему путь перегородила карета со знакомым гербом. Из нее выпорхнула графиня Переверзева. Вся запыхавшаяся, возбужденная, взвинченная. Капитана встревожил ее вид, и не напрасно. Вера цепко схватила капитана за руку и воскликнула голосом трагической актрисы:

– Саша!

– Вера!

– Слава Богу, я вас застала.

– Что-то случилось?

– Нет, нет, что вы… Право, я не хотела, я… Я… о боже, я вся в великом смущении…

– Что с вами происходит, сударыня?

– Не обращайте на меня внимания.

Графиня вспыхнула, щеки ее покраснели.

– Александр Дмитриевич, вы уезжаете, не попрощавшись со мной.

– Так получилось, графиня… Время не терпит. Надобно ехать.

– Да, конечно, я понимаю… Стало быть… Нет, нет, я не должна сие говорить… Вы меня, боюсь, не поймете…