Черный с тонированными стеклами «мерседес» с таллинскими государственными номерами подъехал к зданию горуправы точно в назначенное время. Заднее стекло прошуршало вниз, и улыбающийся Валек радостно и торжественно произнес:

— Милости просим, нас ждут. Садись ко мне, с другой стороны…

Эдик не стал проявлять интереса к тому, куда его везут. Интуитивно он чувствовал, что, во-первых, это совершенно бесполезно, а во-вторых, никакой опасности эта поездка не таит, хотя отлично понимал, что и Валек, и навороченный «мерс» с молчаливым, лет тридцати, водителем, прилично одетым в скромную черную рубашку и светлый пиджак — атритбуты криминального мира. Причем если Валек тянул не более как «пехоту», которой даны четкие указания, то внешний вид авто и водителя говорили о том, что Эдику предстоит встреча на довольно высоком уровне.

Ехали минут двадцать — из города вырулили на трассу республиканского значения Нарва — Таллин, затем свернули на проселочную дорогу и подкатили к высокому забору, из-за которого виднелся острый конек крыши. Валек нажал кнопку на воротах, и через минуту шины «мерседеса» мягко зашелестели по гравию. Автомобиль остановился у невысокого бревенчатого одноэтажного строения, возведенного, судя по цвету древесины, совсем недавно. Рядом с «мерсом» стоял ярко-красный спортивный «феррари», сверкающий своим великолепием при ярком свете четырех круглых фонарей, установленных на высоких металлических стойках-подставках.

— Ну, двинули, — показал Валек в сторону расположенного в пятнадцати метрах от них второго здания — двухэтажного и тоже бревенчатого, крышу которого Эдик видел из-за забора. Сразу за входной дверью находился каминный зал, удачно соединенный с небольшой, современно оборудованной кухней.

Около камина, вполоборота к огню, сидел мужчина лет сорока пяти в футболке и в джинсах. Эдик обратил внимание на неглубокий шрам над левой бровью и короткие, зачесанные назад густые волосы: сильная проседь на висках двумя крыльями резко контрастировала на фоне остальной жгуче-смоляной шевелюры. Из динамиков лилась тихая классическая музыка.

— Давай, проходи, не стесняйся. Чувствуй себя свободно. — Мужчина обернулся и, не вставая, сделал широкий жест в сторону стоявшего напротив него кресла. — А ты, — обратился он к Вальку, — оформи все скоренько и отдохни наверху.

Пока Валек быстро вытаскивал и ставил на стеклянный столик на колесиках заранее подготовленные к встрече закуски, бутылку французского коньяка и запотевшую водку «Смирнофф», мужчина молча совершенно открыто разлядывал Эдварда. Под его цепким внмательным взглядом было неуютно, но Эдвард сделал вид, что ему это абсолютно безразлично.

Как только под ногами Валька заскрипели ступеньки деревянной винтовой лестницы, ведущей на второй этаж, мужчина встал и подошел к столику. Наполнив стопки водкой, улыбнулся:

— Если предпочитаешь коньяк — пожалуйста, — и увидев, как Эдвард в ответ отрицательно мотнул головой, продолжил: — Как зовут тебя, я знаю. Меня — Родион Александрович. Можно просто — Родион. — И протянул свою стопку, чтобы чокнуться. — За знакомство!

Выпили. Родион Михайлович Шелковников, меж своими «Летчик», самый крупный нарвский авторитет, имевший за собой уголовный «шлейф» за гибель рабочего на шахте, указал глазами на соленые рыжики и красную икру в стеклянной розетке:

— Давай, давай, закусывай. Желудок должен быть полным, а голова трезвой. — И наполнил стопки вторично. — Между первой и второй перерывчик небольшой. — Но свою стопку до конца не выпил, пояснив: — Язва… И рад бы в рай, да грехи не пускают. Но ничего, надеюсь, не последний раз вот так сидим, так что я свое наверстаю. Жизнь — она такая штука, что не знаешь, где потеряешь, где найдешь. Главное — здоровье. И совесть. Знаешь, как у Губермана: «На свете нет печальней повести, чем повесть о причудах русской совести».

Родион Михайлович оказался очень интересным собеседником. Излагал он легко и красиво, ловко и с юмором избегая споров. Видя, что Эдвард с чем-то не согласен, он тут же уходил в сторону:

— Не будем заострять на этом внимание. Ты не согласен, ну и ладно… Не спорю. Только думаю, мил друг, что в тебе просто говорит максимализм молодости. Ну, не велика беда! Настанет время, будешь судить более объективно…

Он поинтересовался, как поживает тетка Эдварда, бывшая учительница, отметив, что его чадо — Родион не назвал ни имени, ни пола ребенка — тоже имело удовольствие посещать ее уроки. Затем плавно перешел на тему бальных танцев.

— Это просто отлично, что теперь в школах учат не только математике и прочему, но и бальные танцы ввели. Было бы неплохо, если бы еще и хорошие манеры добавили. Помнишь, как девицам в Смольном или юнкерам? А то, понимаешь ли, испекут из человека, скажем, классного электронщика, а он, попав в приличное общество, чувствует себя совершенно потерянным, двух слов связать не может, не знает, какая вилка для рыбы, какая для мяса и как есть суши. Даже ударение в этом слове — заставь его произнести «суши» — поставит не так. Обидно.

Подцепив на вилку маринованный огурчик, Родион Александрович продолжил:

— Знаешь, чем отличалась старая интеллигенция от новой? Нутром. Да не физическим, а духовным. Вот послушай… Был у нас в горном институте один профессор — Алексей Иванович. Душа человек. Почти всего Баратынского наизусть знал, на скрипке играл. А как лекции вел — заслушаешься! Хотя предмет-то вроде сухой и неинтересный — химия. Питерцы — я имею в виду коренных, а не вологодских, заполонивших город после войны, — настоящие интеллигенты. У них порядочность и интеллигентность не наносные, а впитаны в кровь с молоком матери. Такие качества не вобьешь ни воспитанием, ни образованием. Недаром говорят, что интеллигентность либо есть, либо нет. Как ни учи ты плебея, втолковывая ему о чести и достоинстве, в критических ситуациях от покажет свое мурло.

Родион Александрович вдруг хитро прищурил один глаз и лукаво спросил:

— Вот ответь мне на такой простой вопрос: как ты поведешь себя, если случайно окажешься в числе сотни гостей на приеме английского консула и заметишь на полу в фойе кольцо с крупным бриллиантом? Вокруг — ни души… Возьмешь — никто не заметит, не заподозрит, а ты обогатишься, скажем, на двадцать тысяч «зеленых». Поднимешь и найдешь хозяина кольца — честным прослывешь. Не возьмешь — кто-то другой подберет и в карман себе положит. Так что лучше: быть честным и нищим или богатым и при этом — заметь — не вором. Ты ж не украл у кого-то это кольцо…

Заметив нерешительность Эдварда, Родион Александрович расхохотался:

— Вижу, думаешь, что мне ответить. Надо бы сказать, что отдашь кольцо, а ведь не хочется! Ой как не хочется. Правда? Что-то мне подсказывает, что ты отдал бы кольцо. Ну и дурак был бы! Что, шокировал я тебя? Не ожидал такого ответа? Да ты не переживай, я ведь не больной и не святой. И не интеллигент, хотя порой и сожалею об этом.

Он встал, подбросил в огонь несколько березовых поленьев и вновь устроился напротив Эдварда, наполнил его стопку.

— Давай пей. Впрочем, я не неволю, но под хорошую закуску не захмелеешь, парень. А домой тебя мои орлы доставят в целости и сохранности, ни один волосок не упадет с твоей головы.