– Дочка, лучше иди, – машет руками отец. – Видишь, твой брат не в порядке?

– Алиса? – огромные глаза, гораздо больше, чем у проклятого Сережи, только голубые, потрясенно смотрят на сестру. Но он же сам видел, как та бросилась наперерез локомотиву. Слышал скрежет тормозов и…

Он оглядывается, впервые с момента пробуждения осматривая всю комнату. На столике рядом с кроватью роняет белые цветочки едва распустившаяся сирень. Окно спальни приоткрыто, и через него легко просматривается весь двор. На яркой зелени особенно выигрышно выделяются алые лепестки тюльпанов и желтые головки одуванчиков.

– Какое сегодня число? – теперь он хрипит, как старый дед.

– Пятнадцатое, дурень, – откликается сестра.

– Не называй так брата! – добрая и нежная мать немедленно превращается в разъяренную тигрицу. – Лучше скажи, на какие такие пути ты ходила, а?

– Пятнадцатое, что? – совсем сбитый с толку, снова спрашивает Рома.

– Мая.

Все мешается в его голове. Сирень и облетевшая листва, крики одноклассников сестры и раздраженный голос матери: «Быстро говори, что вы там творите! Ты и брата с собой таскала?», – доносящиеся словно из другой реальности. А потом голова взрывается изнутри резкой, стреляющей от виска до виска, болью, так что мальчик спешно хватается за нее обеими руками. Все тут же стихает: скрип тормозов и птичьи трели за окном.

Он думал, что видел, как его сестра погибла.

Алиса стоит с недовольным видом, косясь на младшего брата. И тот впервые в своей жизни чувствует к этой тощей четырнадцатилетней девице безграничную и абсолютную любовь.

– Не хотите зайти куда-нибудь? Тот бутерброд только разжег мой аппетит, – признался Лех.

Я таки дождалась окончания пресс-конференции, рассматривая работы художника уже с большим интересом. Надя, предательница этакая, незаметно сбежала с выставки, прислав сообщение: «Спасибо за подарок. Видела, как ты говоришь с Сандерсом. Перезвони потом, не терпится узнать, что он тебе рассказал». Да уж, а у самой, видимо, сработал синдром фанатки: в самый ответственный момент испугалась, что божество окажется не таким, каким до сих пор рисовало его воображение. В подобных случаях я предпочитала не очаровываться, повторяя мантру о том, что идеалов не существует. Поэтому сейчас запросто слушала милую болтовню Леха, не пытаясь законспектировать ее и тем более, принять все за единственно правильное руководство к действию.

От галереи мы двинулись вниз по широкому проспекту, потом свернули в боковую улочку. Тут было полно кафешек и дешевых ресторанчиков. Парочки и одиночки выползли на вечерний променад, рассматривая завлекательные витрины или оккупируя редкие скамейки. Этот район напоминал мне открытку: старинные здания, на каждом памятная табличка в стиле «В этом доме в 19** по 19** проживал советский писатель и публицист А.А. Такой-то» или «Это здание построено по проспекту знаменитого архитектора И.И. Сякого», а то и несколько. Куда не плюнь – попадешь в памятник городского, областного или даже Всероссийского масштаба. Да и просто памятников тут было предостаточно. И относилась я ко всему этому тоже как к открытке. Хорошо раз в год достать, посмотреть, но жить среди такой восхитительной древности было, на мой взгляд, довольно прискорбно. Особенно огорчало отсутствие нормальных магазинов, только супердорогие бутики или закутки, вроде того, где продавалось несколько видов хлеба, кроме обычного черного.

Я специально затащила Леха в один из таких закутоков в надежде разжиться батоном к вечернему чаю. Сандерс терпеливо стоял в сторонке, пока я выслушивала перечисляемые продавцом наименования товаров («Хлеб с морковью, с морковью и зеленью, с тмином, с чесноком, с цельными зернами, с гречкой, с гречкой и медом, из кукурузной муки, булочки с кремовой начинкой, с вареной сгущенкой, с маком, с творогом… Повторите, девушка, что вы хотели-то?»), а после того, как мы покинули торговую точку ни с чем, сделал вышеозначенное предложение.

– Зайти? – переспросила я. – Разве хороший художник не должен быть голодным?

– Вы путаете причину и следствие. Человек творческих профессий должен иметь свое лицо, постоянно поражать, создавать произведения, которые бы не затерялись на фоне похожих. И чем беднее художник, тем старательнее ему приходится работать, иначе однажды его охладевший изнеможденный труп обнаружат в сыром темном подвале. Ну, или он просто переквалифицируется с горя в какого-нибудь слесаря, – глядя на мои расширяющиеся глаза, поправил Лех. – Уверяю вас, работать на пустой желудок не так продуктивно, как на наполненный.

Вообще-то я и сама была не против перекусить. Но пока ни одно заведение меня не привлекло настолько, чтобы самой предложить это Сандерсу. К тому же солнце почти закатилось, а небо обложили тревожно-темные тучи. Ни сейчас, так к ночи точно пойдет дождь.

– Поверю вам. Может, сюда?

Мы как раз проходили мимо пиццерии. Сквозь огромные окна просматривался зал с большими столиками и довольно уютными на первый взгляд разноцветными диванчиками. Если уж Лех с таким удовольствием совсем недавно поглощал вареную курицу с непонятным соусом, то от пиццы тоже не должен отказаться.

– Нет, не пойдет, – стрельнув глазами в сторону заведения общепита, отказался мужчина. – Только не туда.

– Как хотите, – пожала я плечами. Спорить в первую (и, скорее всего, единственную) нашу встречу не хотелось. К тому же на одной из желтых стен зала я приметила знакомую афишу, приглашавшую на выставку Сандерса. Не ней художник стоял в полный рост рядом с одной из своих картин. – Излишнее внимание не желаете привлекать, понимаю.

– А, да… точно, – как-то чересчур рассеяно подтвердил Лех. На какое-то мгновение он будто выпал из реальности, голубые глаза подернулись странноватой дымкой и слегка расфокусировались. А потом все закончилось. – Да, эти плакаты. Я две недели уже не могу ходить из-за них по городу – всюду натыкаюсь на свою рожу. На самом деле, мне кажется это, как бы выразиться получше, противоестественным.

– Что именно? Ваш успех?

– Нет. Видеть себя со стороны. Я всегда испытываю ощущение, будто у меня внезапно появился двойник или брат-близнец.

– Но разве вы не смотритесь в зеркало? – не поняла я.

С каждой минутой на улице становилось все темнее, а свет фонарей – все гуще и насыщеннее. Лех стащил, наконец, свои очки с синими стеклами и сунул одну из душек за ворот рубашки. Без них его нос не выглядел таким уж большим, а сам мужчина сразу помолодел года на три. Неужели Лех не понимает, что этот аксессуар ему совершенно не идет? Или как раз, наоборот, искажением своего лица он добивается очередной загадочной цели? Так или иначе, но глядеть на него стало намного приятнее.

– Наше отражение совершенно на нас не похоже, – отозвался после небольшой паузы Сандерс. – Я как-то проводил небольшой эксперимент. Сделал двадцать фотографий разных людей: мужчин, женщин, стариков и детей. Потом с помощью специальной программы обработал снимки так, чтобы получить их зеркальные отражения. Но свет оставил так, как на оригинальных снимках. Результат был поразительным. Да, вторые фотографии были похожи на первые, но намного меньше, чем ожидалось. В некоторых случаях различие было столь велико, словно снимки принадлежали не одному тому же человеку, а скажем, близким родственникам или просто двум очень походим людям. А если изменить цвет одежды на снимке или добавит какие-то детали… – не закончил мужчина, но было ясно, что он имел в виду.