Тщетно.

Не мохнатые господа в цилиндрах, а Александров с Орловой, дирижеры ткацких станков, летучих авто и любительской самодеятельности, безнадежно отстали от времени. Прожив после «Сувенира» еще 23 и 15 лет соответственно, они больше никогда не появлялись в кино[9] — как и большинство их коллег из золотого века голливудского мюзикла.

Пырьева же до такой степени проняла работа над романом-завещанием Достоевского «Братья Карамазовы», что он умер, не досняв третьей серии.

А сказано: не меняй масть.

1960, к/ст. им. Горького. Реж. Юрий Егоров. В ролях Нонна Мордюкова (Саша Потапова), Михаил Ульянов (секретарь райкома), Василий Шукшин (Ванька Лыков). Прокат 46,8 млн человек.

В отличие от мирового, офисно-постиндустриального, советский феминизм естественным порядком взошел на селе, где от мужика остались одни дырявые портки, в которых при желании можно было сыскать щуплого кобенистого выпивоху, инвалида двух войн, лягнутого напоследок жеребой кобылой. Не зная слова «бронь», деревня исправно кормила мужичьем государевы да отечественные кампании и к середине века подыссякла совсем. От худокормицы остатние работяги стремились в город, сдерживаемые новым видом крепи — хранением паспортов в сельсовете. В 53-м затесавшийся меж двумя индустриальными генсеками лысый хуторянин дал братьям по классу вольную (по более поздним сведениям, решение о снятии паспортных ограничений с колхозников провел через Политбюро Берия) — и братья тут же перебежали в соседний класс, оставив сестер вековать соломенными вдовами на меже. Деколонизация землепашества смахивала на параллельно идущее освобождение Африки: волю дали, а хлеба нет. Снижение сельхозналога и норм обязательных поставок личными хозяйствами, авансирование труда, присоединение колхозов к госэлектросети и продажа им техники МТС сопровождались подъемом в целях «коммунизьма» налогов на приусадебные участки и домашнюю животину, вырубкой, забоем и разором. Кавалерийская попытка сравнять село с городом в уровне жизни путем ощутимого подъема закупочных, а за ними и розничных цен на сельхозпродукцию вызвала первые стихийно антисоветские выступления горожан и расстрел Новочеркасска. Освобожденный раб насупленно потек на заработки в город: умные в техникум, глупые — в прислуги и чернорабочие. Мужики, с войны и без того редкие, ломанулись «за легкой жизнью» на стройки и в тюрьму — деревня оплыла бабьим царством, с его коровьим бешенством и мученической истомой сексуальной недоенности. Власть обратно забирали старостихи Василисы, посадницы Марфы да Стешки-председательши. Кино и театр 60-х полнились казачьими бабьими бунтами, в которых дородные, жаркие, крупногабаритные стряпухи-жнеи-телятницы, подбоченясь, стегали крапивой семейных тиранов, гоняли коромыслом ухажеров, а после, сгрудившись и качаясь, выли на луну простые песни Николая Доризо. Немудрено, что и женский «Председатель» — «Простая история» с Мордюковой — опередил мужского с Ульяновым на 4 года и 15 миллионов билетов.

Фактическое рождение деревенского кино (как и литературы) в те годы сопровождало долгожданный отказ от перекрещения села в индустриальную веру. Еще в 50-м залетный кавалер Золотой Звезды с подозрительной фамилией Тутаринов брался превратить ферму в комбинат, поднять местную электростанцию, а вокруг насадить клумб, гипсовых арок с фонариками и белокаменных клубов-парфенонов с фронтоном и барельефами освобожденного труда, — в конце десятилетия за земледельцем признали наконец свою идентичность, сосново-ситчиковый уклад и свои горючие песни взамен пырьевских поскакушечных речевок про урожай (неподражаемая вершина — доронинский перепев «песни про французского летчика» в духе девишниковых «страданий»). Струганые доски вниз по горнице, панцирные кровати за занавесочкой да сени с кадушками стали привычным интерьером нового кино, признавшего, скрепя сердце, лужу под обрез колеса секретарского «козлика», одну учительницу всех предметов на сто квадратных верст да кирзовые сапоги на всех без исключения с февраля по ноябрь. Выкликнутая по дури в председательши Санька Потапова круглый день колготилась с родовыми болячками советского села второй половины: бабьей властью, мужицким дезертирством, неохотой горбатиться за палочку в гроссбухе да вечной надёжей урвать чего общинного в родную пазуху — чи кормов притырить, чи колхозные лужки подкосить, чи приводной ремень с трактора на огородную поливалку пристроить (дополнительная ко всему страсть русского крестьянства сидеть в тюрьме поминалась в те годы исключительно на бумаге — Абрамовым да Шукшиным, он же 15 лет спустя перенес ее на экран в «Калине красной»).

Кособокая, скворешенная, полутораполая советская деревня нашла свой голос в Нонне Мордюковой — мухинских статей скифской треохватной бабе, не впервой выходящей на тот майдан, на перекресток покомкать серый платок да помыкать горькою рябиною вековушную тугу-печаль. Русскую Макбетшу, Гертруду, Антигону, самую недораскрытую актрису трагического темперамента приковали, как и ее столбовых героинь, к окаянной поскотине, повязали, подрезали крылья орлице, превратив в степного идола-изваяние, горемычную командиршу аграрной трясины.

Фильм за фильмом заводила она игру «Бояре, а мы к вам пришли»: в «Простой истории» справная и яростная Мордюкова обламывала под свой характер уклончивого себе на уме Ульянова — четыре года спустя в «Председателе» уже справный Ульянов окорачивал хитрую да задиристую Мордюкову. Кстати, в 60-м монолит Ульянов переказачил даже Шукшина — Василь Макарыч тогда только учился сидеть плечом вперед со смятой кепкой в кулаке.

Картина, как обухом, шарахнула по озорным славянофильским комедиям из разряда «мы на полевом стане» — всем этим «ссорам в лукашах» и «переполохам в березовках»: несговорчивым дедкам, отсталым председателям, кумам трындычихам с отрезами поплина и стендам соцсоревнования в мелованных коровниках по имени «ферма» посреди рачительных доярушек в лабораторных халатах. По вечерним зорькам на крутоярах с песнями, рабочему почину снизить трудодень во имя постройки рембазы и заветному счастью проковыряться ночь-полночь в заглохшем моторе подальше от задорной и понимающей жены. Черно-белая кобылья правда в пику цветной господской крашенине стала откровением, выйдя по результатам на третье место кассового сбора после «Чапаева» и «Тихого Дона» (позже комедии 60-х и блокбастеры 80-х оттеснят «Историю» на 49-е). Десять лет спустя Мордюкова сыграет то же самое в «Русском поле» — горластую вдову Угрюмову в мешковатом пальто, в тонущем по весне тракторе, с бабьими посиделками под горькую и хоровой стон, — и этот фильм также станет новостью и чемпионом проката. За полтораста лет не поменялась деревня — куда ей за десять. Полтораста лет выметали мужичье во солдаты, на фронт, на потраву — теперь уже сын героини на Даманском в самоходке гибнет. «Бедная баба из сил выбивается, столб насекомых над ней колыхается», далее по тексту.

Всей и радости — в 73-м Мордюковой по совокупности Госпремию РСФСР дали. И то жизнь.