В 60-е в большой мир ворвалось самое многочисленное поколение века — дети войны, бэби-бумеры.

Время вздыбилось, грянуло, сошло с нарезки, потеряло полутона. В цвете снимался низкий жанр — только и исключительно комедии; в мелодраме, истории, эпосе господствовало стопроцентное контрастное ч/б. Камера взмывала под облака и пикировала оземь в ромашковое поле, лихорадочно колотила медь, нервная система отказывала, впечатлительные отроки затыкали уши. Все было рядом — отчаянное счастье и лютый гнев, бездна и высь, шторм и вулкан; полярные чувства душили доминирующий возраст.

Через пять дней после гагаринского полета янки бомбили Гавану.

То и другое касалось всех.

Все было совсем-совсем общим: война и блики на гребном канале в Крылатском, и яростная труба в аранжировках лучших композиторов эпохи Зацепина и Мокроусова, и кольцо Сатурна, и девушка-«Юность» с волосами-листвой, и раскинутая на пять климатических поясов смешливая держава. Монтажники скворцами сидели на проводах строящихся магистралей, пионеры лезли перевоспитывать отсталую допотопную сказку, струями, потоками, хрустальной лавой лилась эмблемная для эпохи вода. Дождик, паводок, дворницкая радуга орошали иссохшую твердь; в «Жажде» двадцать шесть морских пехотинцев насмерть держали открытую плотину, давая воду Одессе.

В фильмах той поры много и деловито били куранты — искренний, а не искусственный знак единства.

В фильмах той поры молодо и зло воевали, без пацифистских надсад, со знанием дела и надобы. Созревшая до срока молодость знала и могла, и солировала, взяв мир в охапку.

В фильмах той поры старики впервые стали уязвимым и патронируемым меньшинством.

1961, «Мосфильм». Реж. Юрий Чулюкин. В ролях Надежда Румянцева (Тося Кислицына), Николай Рыбников (Илья Ковригин), Светлана Дружинина (Анфиса), Инна Макарова (Надя), Люсьена Овчинникова (Катя). Прокат 34,8 млн человек.

Заимствованное в западных чартах звание секс-символа мало шло красавцам-мужчинам советского кино, склонным прятать свои половые устремления за трудовым задором, насмешкой горькою или интеллектуальной меланхолией под музыку Таривердиева. Исключением был разве что козырной валет 50-х Николай Рыбников, состоявшийся в ролях предводителей рабочих ватаг, на спор берущих в оборот заезжую цыпочку-воображалу. Старозаветный мужской сюжет об укрощении строптивой он играл трижды подряд у разных режиссеров — в «Весне на Заречной улице» Миронера и Хуциева (1956), «Высоте» Зархи (1957) и «Девчатах» Юрия Чулюкина (1961). Хладная печоринская страстишка заставить женщину плакать и бегать вслед собачонкой разыгрывалась на фоне гигантских индустриальных джунглей, делянок да вагранок, с искрами, выхлопами и гамом, а потому не могла не закончиться комсомольской свадьбой. Сквозной рыбниковский ветродуй всякий раз начинал картину холостым-неокольцованным, а заканчивал ручным семьянином — правда, вдоволь перед тем накуражившись над курносыми недотрогами.

Торжествующая до поры деревенская мораль культивировала в женщине скромность и покладистость — женихам же предписывала под окошком прогуливаться да орешки щелкать со значением: у вас товар — у нас купец. Сию немудрящую мысль народную и воплощал всеобщий любимец Рыбников, аккомпанируя себе на демократической шестиструнке с бантом. А чтоб не возникало сомнений, по ком сохнуть, сутки напролет бил чечетку, морды и рекорды, небрежно курил да клоунничал у доски в вечерней школе — что дополнительно привлекало внимание.

Пока не явилась на таежный лесоповал выпускница симферопольского кулинарного училища Тося Кислицына, пигалица с ноготок. В косичках и белом детсадовском воротничке, она знала 300 способов приготовления картошки, манила пальцем нахалов, трогала бензопилу «Дружба» и по-детдомовски обобществляла булки с вареньем. Скупала весь тираж газеты «Лесоруб» с ненаглядным иродом-аспидом-аферистом и люто мечтала о матриархате, когда женщины мужчинами командовали — «очень правильное было время, вот они где у нас сидели, голубчики!» Эра светлых женских годов в гости к нам опять вернулась — наступившие 60-е уважали женщину, не смотри, что очень маленькая. Время пришло рассчитаться сполна — тем более что играла Тосю травести Надежда Румянцева, которой вечно доставалось от мужского мира за ее малый рост, малый рост.

Неподдающиеся сажали ее на шкаф, рыбаки из «Вольного ветра» дергали за нос, а на бал старались не пускать по малолетству. Новая Золушка кидалась в ответ валенками и подушками, замахивалась поварешкой на загребущие лапы и яростно плясала лезгинку, зажав верхней губой воображаемые усы, как звезда феминизма Л. Орлова в «Волге-Волге». Хорошие девчата, заветные подруги в исполнении Нины Меньшиковой, Инны Макаровой, Светланы Дружининой и Люсьены Овчинниковой в обиду ее не давали, а чтоб не таяла от вражьих ласк, вовсю кашляли за стенкой. Тут уж пришло время лучшему бригадиру Илье Ковригину, поставившему на тоськину благосклонность пыжик против кубанки, переживать носом в подушку и мяться в сенях с билетами на областную филармонию. Потерял он покой, на себя махнул рукой — очень грустно человеку в ситуации такой. Под конец его, измаявшись, простили, и даже лиса Анфиса позавидовала их наивному счастью, «как у взрослых». Глядя на этот разнокалиберный дуэт «фасолинка и боб», вряд ли кто верил, что актриса не то что в дочки партнеру не годится, а еще и старше его на два месяца. Такой вот миниатюрной, но решительной особе и следовало учить разуму зарвавшегося гопника с доски почета. Русский феминизм намного и с запасом опередил западный, к тому же не подводя под свою гордость развесистых мужененавистнических теорий. Отсталая евроамериканская общественная мысль доехала до модели «укрощение строптивого» только двадцать лет спустя, в начале 80-х, и страшно возгордилась от собственного прогрессизма. Молодцы, возьмите с полки пирожок с картошкой.

За феминизмом водится лишь один грех: он безнадежно асексуален. В финале, в охапку сидя с Ильей под елкой и считая поцелуйчики — сколько в самый раз, а сколько еще рановато, — Тося вряд ли представляла, что кроме поцелуев ее ждет еще одно большое потрясение в жизни. Это раба страстей Анфиса на приглашение почаевничать в лоб спрашивала: «А потом?» — пионерку Тосю подстерегали открытия посильней, чем новый способ приготовления картошки.

Конфузия героя не помешала Рыбникову сохранить амплуа бойкого, картиночного, чуть вульгарного гусара до самой смерти. Расстегнув ворот шевиотового кителя, он пел зазывную песню о Татьяне в «Нормандии — Неман», средь топота дивизий легкоконных крутил ус Васькой Денисовым в «Войне и мире», а поседев, скоромно приставал к Наталье Андрейченко в «Уходя — уходи» и щипал тощие бока Веры Глаголевой в «Выйти замуж за капитана».

Огневушка-поскакушка Румянцева с душой озвучивала мультфильмы.

Комедиограф Чулюкин за каким-то лядом стал снимать кино про гражданскую войну, а грубые сибирские женщины в штанах и мужчины в валенках под галстук переиначили титульную кричалку про огоньки веселых глаз как «лишь мы затянем песню — и все самцы в округе голосами своими поддерживают нас».