Госпожа Ямамото установила пюпитры. Для разогрева она прогнала нас через гаммы и базовые упражнения. Когда ее смычок коснулся струн, мы послушно последовали за ней. Я подрастеряла навыки, так что пропустила несколько диезов и бемолей, но никто даже словом не обмолвился. Когда мы были готовы исполнять музыку, мой рассудок уже прояснился и сосредоточился.

Госпожа Ямамото раздала партитуры, и мы провели утро, играя Гайдна. Когда госпожа Ямамото хмурила брови, мы останавливались и повторяли пассажи или фразы, пока не приходили к взаимопониманию их смысла. Мы почти не разговаривали. Музыка сближала нас. Хоть я играла в школьном оркестре и мне множество раз говорили, что надо слушать других исполнителей, в тот раз я впервые ощутила потребность следовать этому требованию. Когда моим музыкальным партнером была тромбонистка Лиззи, мне приходилось сосредоточиваться изо всех сил на том, чтобы не слушать ее, потому что она была такая громкая. У меня вошло в привычку играть, чуть ли не прижавшись ухом к струнам, чтобы не сомневаться, что беру нужные ноты. Тут все было иначе.

В лоне музыки мне было вполне уютно наедине с собственными мыслями. Я испытала всплеск оптимизма по поводу Японии. Разумеется, я знала, что я тут надолго — это-то я знала и до приезда, но впервые ощутила своего рода трепет. Что я буду тут делать? Какого рода личностью может Люси стать столь далеко от родины?

Мы ненадолго прервались на обед, а затем перешли к Моцарту и играли до заката. Не обходилось без фальшивых нот, невнятных пассажей, неровных ритмов. Мы не были профессионалами, но эти три женщины играли вместе чудесно. Хоть я и не сразу отыскала в группе собственное место, их поддержка была как плотная горячая вода в онсэне. К моменту, когда мы отложили смычки и сложили пюпитры, уже не требовалось убеждать меня, что я весомая четверть целого.

Дочь госпожи Ямамото подросткового возраста принесла кофе, и они поведали мне свои истории. Госпожа Идэ — миска с пудингом — родилась в Маньчжурии перед самым началом боевых действий Второй мировой в Тихоокеанском регионе. О самой войне она ничего не помнила, но сразу после нее семья вернулась в Японию. Они отшагали по ночам сотни миль до побережья. Не было ни карты, ни компаса, но в темноте они ориентировались по звездам, пока не дошли до берега Желтого моря. Младшая сестра госпожи Идэ не дошла. Исчезла где-то по пути, и никто так и не сказал, куда она делась и почему.

Госпожа Като была родом с острова Садо в Японском море. Она сообщила мне лишь то, что несколько лет назад покинула мужа и сына и в одиночку перебралась в Токио.

— Я изгнала себя, — поведала она. — Туда я никогда не вернусь. На протяжении всей истории на остров Садо людей отправляли в изгнание, но я поступила ровным счетом наоборот. Однако вам стоит съездить туда, если будет возможность. Это тайное сокровище Японии. Люди забывают, что он торчит там посреди моря, но он прекрасен. — Она хихикнула.

Любопытно, что заставило ее покинуть Садо, но этого я так и не узнала.

* * *

Несколько лет я играла на виолончели с этой троицей почти каждое воскресенье. Это был венец моей недели, и я начинала с нетерпением ждать его уже со среды-четверга. Даже не помышляла, что этим дням придет конец, но это случилось.

Однажды в воскресенье телефон зазвонил в тот момент, когда я уже готовилась выйти из квартиры. Звонила госпожа Като. Сегодня занятий не будет. Голос звучал ниже и глуше, чем обычно, и она не хихикала. Больше занятий не будет. Госпожу Ямамото постиг несчастный случай. В это утро она пошла наверх, чтобы вытереть пыль в гостевой спальне. Она и не ведала, что Люси устроила там смертельную западню — как, впрочем, и сама Люси. Обычно после встречи я волокла виолончель в гостевую комнату и оставляла ее рядом с гардеробом. В последний же раз по некой до сих пор непостижимой причине я пристроила ее позади кровати, малость не к месту. Очевидно, госпожа Ямамото этого не заметила и, протирая пыль с гардероба, споткнулась, попятившись, о мой инструмент и ударилась головой об пол. Когда муж нашел ее, она уже не дышала.

Больше играть на виолончели мне не хотелось. Я не хотела больше встречаться с госпожой Идэ и госпожой Като. Я не контактировала с ними и даже не пыталась забрать виолончель из гостевой комнаты Ямамото. Ее смерть огорчила меня куда сильнее, чем я могла предполагать, словно я утратила подругу на всю жизнь. Впрочем, в тех днях были и аспекты, которые мне хотелось бы сохранить в своей жизни.

Через пару месяцев после кончины госпожи Ямамото я поступила на курсы чайной церемонии. Конечно, я надеялась снова отыскать простое удовольствие чайной чашки, сладкого пирожка, татами и прекрасного покоя, тревожимого только позвякиванием чайника. Но другие женщины в группе были настроены не так серьезно. Сплетничали и болтали во время действа. Не могли неделями толком запомнить ни одной части церемонии, в первую голову потому что не утруждались даже как следует прислушаться. Я не находила глубин концентрации. Да и сплетни были не так уж интересны, так что я бросила.

И только одну вещь из струнного квартета я сберегла и довела до конца. Остров Садо. Госпожа Като раз за разом твердила мне об этом прекрасном отдаленном месте, и я частенько о нем думала. Я планировала посетить его однажды, но во всех своих планах видела себя там в одиночестве. На самом же деле, когда наконец выбралась, то в сопровождении Лили и Тэйдзи. Печально, но поблагодарить госпожу Като за остров Садо я не могу — вон куда это меня занесло.

Требовалось чем-то заполнить уйму времени, и после смерти госпожи Ямамото я завела обычай скитаться по Токио в одиночку. На работе у меня были друзья — и японцы, и не-японцы, но я избегала куда-либо выбираться с ними чаще раза-двух в месяц. Терпеть не могу тратить жизнь на беседы с людьми. Слишком расточительно.

* * *

Обычно я доезжала по линии Яманотэ до какой-нибудь станции, делала пересадку до другой, куда рельсы приведут или еще дальше. Вот так я и оказалась в Синдзюку в ту ночь, когда встретила Тэйдзи. Я бы не сказала, что в те дни мне было одиноко — мне никогда не бывает одиноко, — и все же, увидев там его, безмолвного и усердного, я не снесла бы мысли уйти от него и снова остаться одной.

Мы вели безмолвные беседы с невидимыми жестами. Мы вместе бродили по улицам. Мы зависали в лапшичной его дяди. Пока Тэйдзи прислуживал посетителям или выносил мусор, я читала романы Мисимы и Сосэки Нацумэ, «Повесть о Гэндзи»[23]. Когда японский был слишком трудным, я использовала себе в помощь переводной текст. Выписывала новые кандзи в блокнот и практиковалась, пока не усваивала порядок штрихов до той степени уверенности, с какой пишу «Люси Флай».

Мы проводили вместе в постели целые выходные. Но больше всего любили выходить под дождь в теплую ночь. Вот здесь-то и вели беседы; знаю, что вели. Тэйдзи учил меня японским словам для описания разных видов дождя, словам, которые не всегда встречаются в японско-английском словаре. Поцу-поцу — мелкий шелестящий дождик. Дза-дза — ливень. В моей памяти время, проведенное с Тэйдзи, всегда кажется сезоном дождей.