— Ух ты! Нас шикарно обслуживают! — Взяв палочки, Лили воззрилась на них, словно они были из слоновой кости.

Мне до сих пор трудновато припомнить слова Тэйдзи, так что я процитирую то, что он мог, по моему мнению, или должен был сказать в тот день.

— Наслаждайтесь лапшой. Я приду с вами поговорить, когда смогу, но сначала должен обслужить этих посетителей.

Лили гоняла лапшу по миске. Она умела держать палочки, но брать скользкую еду еще нет. Чему я порадовалась, потому что сосредоточенность заставила ее умолкнуть минимум минут на двадцать, позволив мне пустить мысли вольно блуждать, пока сама я поглощала содержимое собственной миски. Время от времени я оборачивалась, чтобы поглядеть, что делает Тэйдзи. Он перемещался по заведению, убирая со столов и протирая их. Хоть он и выполнял каждое дело расторопно и умело, мыслями он явно пребывал где-то далеко. Глаза его были полны чем-то не касающимся ни столов, ни мокрых тряпок. Я уповала, что мной, но сказать было трудно. Покончив со своей лапшой, я наблюдала, как Лили с боями пробивается к дну миски. Испугавшись вспышки, мы обе обернулись одновременно. Разумеется, к тому моменту я уже должна была знать. Я должна была знать, что это, и даже глазом не моргнула.

Тэйдзи поймал нас в свой объектив. Щелк. Он улыбнулся, повернулся и снова занялся уборкой столов.

Он сфотографировал нас с Лили вместе. Дал мне фото пару недель спустя. Завернул его в кусок аккуратно сложенной газеты. Ее я тоже сохранила. Перечитывала с обеих сторон снова и снова, чтобы расшифровать некое любовное послание. С одной стороны была статья о росте в последнее время бытового насилия, с другой — текущий обменный курс иностранных валют. Постаравшись, я могла бы найти связь, но понимала, что ничего эдакого и в замысле не было. И все же она была сложена искусными руками Тэйдзи для меня. Я обрадовалась, что он не отпечатал экземпляра для Лили. Это означало, что на снимке я с Лили в качестве довеска, а не портрет обеих как равных. Я стыдилась своего восторга от столь детского триумфа, но не настолько, чтобы отречься от этого чувства. Моего стыда недостало даже на то, чтобы завести меня в фотомастерскую, чтобы сделать копию для Лили, хоть я и понимала, что ей бы фото понравилось. Этот снимок по-прежнему у меня в коробке, куда я сую вещи, которые не хочу хранить, но и выбросить не в силах.

* * *

Теперь Люси кажется, что эта фотография знаменует начало бед. Я могла бы поглядеть на снимок и подумать: дескать, вот тут-то все пошло наперекосяк, момент, когда было уже слишком поздно. Перед щелчком затвора. После щелчка затвора. Доля секунды в промежутке, когда произошел сейсмический сдвиг, неощутимый на земной коре. Со временем он приведет к землетрясению столь грандиозному, что его не измерить ни по шкале Рихтера, ни по японской сейсмической шкале. Фактически фотография показывает только Лили и Люси, сидящих за столом; рокот разбудила сама съемка, а не схваченное изображение. А фотографии фотографирования у меня нет. И все же снимок показывает происходящее в момент, когда он сделан, так что становится собственным отображением. Мне надо было понять это вовремя.

Но я не поняла. Моя голова была забита Сачи.

Остальные посетители приходили и уходили, задерживаясь ровно настолько, чтобы получить свою лапшу и заплатить за нее. Как ни крути, заведение было чисто функциональным. Но Лили хотелось поговорить, и мы проболтали весь день, главным образом о ее квартире. Она была в восторге от своего нового дома, воздавая все почести мне, словно я выстроила апартаменты собственными руками. Она рассказала мне обо всех мелочах, что купила — аппарат для истребления москитов, рисоварка. Я слушала, но чувствовала себя не в своей тарелке в этом неуютном столкновении зон моей жизни. Мне хотелось увести Лили из закусочной, но там был Тэйдзи. Его я покинуть не могла. Кончики пальцев у меня дергались, как всегда, когда я раздосадована, и я крепко прижимала их к ножке стола.

Около пяти Тэйдзи закончил работу и предложил вместе сходить по пиву. Я жаждала, чтобы Лили отказалась, хоть и понимала, что не тут-то было. Со времени встречи с Люси она в других друзьях будто и не нуждалась.

— По-моему, Лили хочет домой.

— Нет-нет. Я с удовольствием схожу выпить. Тут есть бар поблизости?

Тэйдзи кивнул. Я метала икру, но единственной альтернативой было уйти домой в одиночестве. Я же хотела быть с ним, так что уйти не могла. Тэйдзи вроде бы обрадовался, что Лили к нам присоединилась. Мне даже пришло в голову, что он может бояться оставаться со мной наедине, опасаясь, что я снова примусь расспрашивать о Сачи.

Мы вышли на дневной свет, и Тэйдзи повел нас к изакая — большому бару с длинными низкими столиками и полами-татами. Сбросив туфли, мы ступили в полутемную комнату. Несколько официантов прокричали нам приветствия, а один подвел к угловому столику. Мы с Тэйдзи сели с одной стороны, а Лили с другой. Заказали по большой бутылке пива и миску соленых бобов зеленой сои. Когда еду и напитки подали, глаза Лили сияли.

— Ты много выбиралась в Токио, Лили? — поинтересовалась я, заранее зная, что нет.

— Вообще-то нет. Я работаю в баре почти каждый день и вечер. Да и ходить все время с коллегами мне тоже не нравится, так что… Теперь я живу одна-одинешенька, и порой бывает одиноко. Не то чтобы мне не нравилась квартира или типа того, я ее обожаю. — Она с благодарностью мне улыбнулась. — Остальные люди, с которыми я встречалась, сплошь учителя, знаешь ли. Конечно, кое-кого из них ты знаешь. Боб славный, но вряд ли у нас так уж много общего. В смысле, ты вот переводчик, я знаю, но ты другая. Может, потому что мы родом из одних мест.

Я объяснила Тэйдзи, хоть и отчасти через сжатые зубы, что мы из одной и той же части одной страны. Это вроде бы заинтересовало его, хоть он и быстро хмелел и терял нить, как и Лили. Люси парой стаканов пива не проймешь, так что я налегала, чтобы их нагнать.

— Ты не похожа на других иностранцев в Японии, — сказал Тэйдзи Лили.

— В каком это смысле?

— Не знаю. По-моему, ты была не очень готова отправиться сюда. Наверное, на родине ты была счастливее.

— На родине я была несчастна, но это правда, я отличаюсь от других выходцев с Запада, с которыми встречаюсь. Они башковитее.

Никто из нас это наблюдение не прокомментировал, но Тэйдзи уставился на нее задумчиво.

— Ты была в Британии медсестрой? Это требует умений, которыми владеют немногие.

— Наверное.

— Надо быть очень терпеливым и очень практичным.

— Я пытаюсь. Конечно, мне не всегда удается. Но я скучаю по больнице, очень.

— Но работаешь в баре. Это не так уж плохо, так ведь? По-моему, это хорошая работа. Лапшичная дает мне хоть отбавляй времени для размышлений, потому что тело справляется с работой само по себе.

— Я очень плохо справляюсь в баре. Мне приходится все время концентрироваться, а то буду еще хуже.

На этом разговор не кончился, но я понятия не имею, куда он пошел дальше. Тэйдзи меня удивил. Он ни разу не говорил мне о своей любви к мытью полов и посуды. Мы столь приземленные материи не обсуждали. Мы говорили о тайфунах, вулканах, о свете зимним утром. А по большей части, думаю, мы вовсе не разговаривали. И как раз это моя любимая тема. Не разговаривать. Не чувствовать необходимости заполнять красивое и ценное молчание ненужным шумом.