И тут повествование прерывается, потому что Тэйдзи застал меня перелистывающей его снимки. Но последний образ продолжал меня преследовать. Сачи, лежащая на тротуаре. Это могла быть передозировка, опьянение, сон или смерть. Больше я Тэйдзи о Сачи не спрашивала. И конечно, ничего не знала о плачущем мужчине. Это я выдумала. Может, он ни разу в жизни и в театре-то не был. Быть может, просто лапша была слишком горячая, вот я и увидела на фотографии покрасневшие глаза, подернутые влагой.

Я подумывала пойти в театр, чтобы найти Сачи, но откуда мне знать, в какой именно? Можно было бы пройтись частым гребнем по журналу об увеселительных мероприятиях, чтобы узнать, что шло и когда, но это рискованно. Да и театр для Люси — место опасное. Я не могу посмотреть пьесу, не уверовав, что я в ней или даже что я она и есть. В детстве я изредка ездила со школьными экскурсиями посмотреть Шекспира или пантомиму, ничего кроме. Я страшилась пьес точно так же, как порой боялась спать. Меня может засосать в кошмар, и уже не проснуться. И все же, оказавшись там, ожидая на своем откидном бархатном сиденье, когда погасят огни, я вовлекалась в драму со всепоглощающей страстью школьницы. От сосредоточенности я едва дышала, пока свет не включали. Идея вовлечения зрителей в представление всегда казалась Люси дикой. Я и так была вовлечена. Я была каждым персонажем, местом — да и фабулой. Была ли я Фальстафом или заблудившимся ребенком, была ли я убийством или загадкой — я всегда проживала это на полную катушку. Я была сразу и Титанией, и Обероном, Деметрием и Лисандром, Паком и Дудкой, починщиком мехов. Я была Стеной и Лунным светом. Я же была Белоснежкой и семью гномами. Я была черепом Йорика, и я же остро отточенной рапирой. Когда занавес опускался, уходить было свыше моих сил, и все же хотелось. Учителю приходилось тащить меня по проходу к микроавтобусу. Я пиналась и верещала, оставляя в театре ногти и волосы. Это было своего рода безумие, потому что не имело значения, останусь я в театре или вернусь домой, в свою спальню. Я застревала в пьесе на недели и месяцы, проживала ее снова и снова, одержимо меняя и развивая ее что ни день против своей воли. Окружающие меня люди были едва видны, едва слышны. А потом, очнувшись от помешательства, наслаждалась покоем, в ужасе ожидая следующей экскурсии.

Больше меня посещать театры не вынуждают, вот я их и не посещаю. Подобная утрата самоконтроля была бы несносна; я ни за что не смогу сосредоточиться на переводах. Нет, искать Сачи в театре я не могла. И потом, согласно фотографиям, ее там больше нет. Ее нигде нет.

* * *

После смерти Лили я отправилась к пруду неподалеку от квартиры. Искала в воде отражение Тэйдзи. Хотела, чтобы он научил меня словам утешения, но обнаружила только черепах и карпа. Я была пьяна. Провизия тогда у меня кончилась, так что позавтракала я джином. Приятный способ начать день. Не успел стакан опустеть, как мне уже начало казаться, что с днем покончено, и с рук долой, и можно делать что вздумается. Я бродила мимо камышей и водяных лилий, не в силах сфокусировать взгляд. Обилие красок — золотисто-голубое небо, зеленоголовые утки, алый деревянный мосток — смутно пульсировало. Рядом с прудиком высилось святилище, и я ломала голову, будет ли пристойно с моей стороны сложить перед ним ладони и вознести молитву за Лили и Тэйдзи. Решила, что, пожалуй, лучше не молиться под хмельком, и отправилась смотреть, как плавает карп.

На скамейке передо мной молодой человек вытянулся на солнышке. Может, бегун, потому что на нем были мешковатые шорты, а торс голый. У него были бронзовая кожа и длинные черные волосы, свисавшие с края скамьи конским хвостом. Грудь его поблескивала на солнце, мягко вздымаясь и опадая в такт дыханию. Камыши позади него слегка покачивались, вокруг жужжали мухи. Все это место будто дышало вместе с ним, словно каждый его вдох наполнял легкие земли. Я взирала мимо него на воду и деревянную часовню, но видела лишь густые черные волосы, выпуклые веки, блестящую бронзовую кожу.

Сев на землю среди одутловатых розовых азалий, я закрыла глаза, а земля кренилась и раскачивалась, как палуба корабля. Я отчаянно хотела Тэйдзи, хотела прикоснуться к его коже, но я никогда-никогда больше не увижу его снова. Когда меня стошнило пару часов спустя, я винила в том не алкоголь, а морскую болезнь.

Лапшичная была набита битком. Как всегда, большинство посетителей были мужчинами. Бизнесмены, молодые и старые, студенты. Женщин было раз-два и обчелся, они сидели парочками или поодиночке лицом к стене. Через окно я буквально обоняла еду, рубленый весенний лук, кусочки мяса, ячменный чай. Толчком распахнув дверь, вошла, Лили по пятам за мной. Пока мы шли, носок ее туфли дважды наступил мне на пятку. Я бы предпочла, чтобы она шла рядом, но понимала, что она предпочитает прятаться. Она поступала точно так же, когда мы рыскали в поисках квартиры, — выталкивала меня на огневой рубеж и пряталась в моей тени. Я высматривала лицо Тэйдзи, но не видела. Его дядя кивнул мне из-за стойки. Взгляд не был открыто враждебным, но я знала, что он испытывает подозрения. Он всегда смотрел мне прямо в глаза пару секунд, а после отвращал взор к какому-нибудь пятну на полу или спинке стула. Мне казалось, что взор его печален, но не знала, с чего бы ему печалиться. Любопытно, что же он думал о Сачи — странной актрисе.

Сказав «коннитива» веселым голосом, я повела Лили мимо него к единственному свободному столику. Как только мы сели, я сообразила, что заняла место спиной к кухне. Это было скверно, потому что я не могла бы высматривать Тэйдзи, испытывая трепет при виде его мускулов, когда он протирает стол или открывает буфет, прежде чем увидит меня и подойдет присоединиться. Я уже хотела попросить Лили поменяться со мной местами, но не успела и рта раскрыть, как ощутила присутствие Тэйдзи у себя за спиной. То было какое-то тепло, притяжение, и я откинулась на спинку стула, позволив затылку коснуться его груди, будто магнит, резко притянувшийся к другому. Лили подняла голову, поглядев поверх моей головы, а потом обратно на меня. Я не поняла, что она о нем подумала, хоть она и малость смутилась. Она ждала, когда я заговорю. Лили была первой, кого я представила Тэйдзи. От этого у меня возникло странное ощущение, будто я делюсь глубоко личным секретом. Признаюсь, мне хотелось, чтобы он ей понравился.

— Это Тэйдзи, — сказала я, все еще не глядя.

— Элло!

Тэйдзи поприветствовал ее, погладив мои волосы кончиками пальцев. И вернулся в кухню, пообещав через минутку к нам присоединиться.

— Он очень милый, — шепнула Лили с ободряющим кивком.

Милый. Это было на грани оскорбления, но она-то хотела отпустить комплимент, так что я ее простила. Мне хотелось, чтобы Тэйдзи понравился Лили, но я не ожидала, что она поймет его. Миры их слишком далеки друг от друга.

Он появился снова с двумя мисками горячей лапши и поставил их на стол. Аппарат висел у него на шее на старом кожаном ремешке. Я уверена, что когда он стоял у меня за спиной, аппарата не было. Я взяла одноразовые палочки для еды из банки на столе, но Тэйдзи, взяв мою ладонь своей, направил ее обратно. Скрывшись, он вернулся с лакированными палочками — должно быть, принадлежавшими ему и дяде. Тэйдзи однажды сказал, что большинство вечеров они едят вместе. Порой освободиться обоим, чтобы сесть за стол вдвоем, удавалось лишь за полночь, но все равно каждый ждал второго, как бы голоден ни был. Дядя любил говорить о вещах, подмеченных за день, — о птице на подоконнике, о золотом зубе посетителя. Тэйдзи слушал да ел.